В устах будь то Белла, Кана, Бжезинского, Сервана-Шрейбера, Шонфилда либо других проповедников концепция «послеиндустриального общества», хотя это понятие и произносится ими одинаково, выражает далеко не идентичные представления и устремления.
Концепция «послеиндустриального общества» во всех ее вариантах своим идеологическим острием, вне всякого сомнения, обращена против теории научного коммунизма. Она предлагает свою, немарксистскую интерпретацию общественного прогресса в целом и социальных последствий научно-технической революции в частности, пытается соблазнить общественное мнение различными «неокапиталистическими» альтернативами. И эта антимарксистская направленность отдельных вариантов прямо пропорциональна их теоретической убогости и претенциозности.[40]
Пресловутое «технотронное общество» Бжезинского фактически всецело светит отраженным светом «стадий экономического роста» У. Ростоу. И этому вряд ли приходится удивляться, если вспомнить, что он при президенте Джонсоне был членом Совета по планированию политики государственного департамента и работал под началом Ростоу. Отдельные детали, которыми он подновил доктрину своего патрона, почерпнуты им главным образом из работ Комиссии 2000 года. Однако и в изложении Кана и Винера концепция «послеиндустриального общества» страдает теми же методологическими пороками и саморекламой, что и предшествовавший ей оригинал У. Ростоу, который она просто экстраполирует в будущее.
Это буквально бросается в глаза, как только мы сопоставим соответствующие места в обеих книгах. В свое время Ростоу, перечисляя свои стадии — 1) традиционное общество, 2) созревание предварительных условий, 3) сдвиг, 4) движение к зрелости и 5) массовое потребление, — уже говорил и о предстоящей, шестой в его схеме, стадии, следующей за массовым потреблением. Охарактеризовать эту стадию, как он тогда полагал, довольно-таки трудно, ибо ей будет предшествовать изменение социальных ценностей, а потому ограничился предположением, что она будет сопровождаться «уменьшением значения в глазах людей роста реального дохода» и, возможно, «повышением интереса к увеличению семьи».[41] Кан и Винер повторяют первые две стадии Ростоу, объединяют следующие две в одну — «индустриальную» и механически добавляют вслед за «массовым потреблением» стадию «послеиндустриального общества». В их интерпретации, следовательно, «послеиндустриальное общество» при всем его своеобразии не самостоятельная социально-экономическая система, не новая историческая эпоха, но лишь фаза, стадия, заключительный этап в развитии «индустриального общества». Это подтверждается, в частности, тем, что научно-техническую революцию нашего века они рассматривают как «вторую фазу» индустриальной революции, начавшейся еще в XVIII веке. Как ни склоняют они на протяжении книги «послеиндустриальное общество», предметный указатель красноречиво отсылает нас: «…см. индустриальное общество». В конечном счете всемирная история в футурологической концепции Кана и Винера весьма примитивно низводится к «до-индустриальной», «индустриальной» и «послеиндустриальной» фазам, по сути, одной и той же общественной системы, как если бы все прошлое человечества исчерпывалось подготовкой настоящего (то есть капитализма), а обозримое будущее сводится к его прямому продолжению. И подобная идеологическая схема преподносится как футурологическое откровение, как последнее слово социального предвидения! Право же, она больше похожа на средневековую, схоластическую концепцию Иоахима Флорского, расчленявшего историю человечества на три «царства» (бога-отца, бога-сына и, в будущем, бога-святого духа), чем даже на теологическую, метафизическую и позитивистскую стадии О. Конта.
И тем не менее этот историко-философский примитив некоторые обозреватели книги Кана и Винера пробуют выдать на Западе за реализацию «марксистской традиции» на том основании, будто их прогнозы «детерминированы… экономическим строем». Так же, впрочем, поступал и сам Ростоу, отмечая мнимое «совпадение» теории «стадий экономического роста» с марксистским учением о формациях. Не говоря уже о том, что самое понятие «экономика» суживается ими до техники производства, ибо из него изгоняются производственные отношения, марксистская концепция поступательного развития общества неизмеримо богаче концепции «индустриального общества» и Ростоу, и Кана прежде всего по содержательности; она исходит из диалектического представления о неоднократных качественных перерывах постепенности во всемирной истории, о социальных революциях и переворотах, в том числе и до капитализма, тогда как и Ростоу, и Кан, в сущности, придерживаются эволюционистской доктрины. Материалистическое понимание истории, далее, вовсе не ограничивается утверждением, что экономический фактор в конечном счете определяет общественный прогресс. Подобно тому как идею классовой борьбы марксизм доводит до вывода о диктатуре пролетариата и торжества бесклассового общества, материалистическое понимание истории с необходимостью предполагает представление об общественном прогрессе как смене последовательных социально-экономических формаций и грядущем торжестве коммунизма во всем мире. То обстоятельство, что антикоммунизм в современных исторических условиях рядится под псевдомарксизм, свидетельствует о популярности марксизма в мировом общественном мнении.
Концепция «послеиндустриального общества» в изложении впервые ее сформулировавшего Д. Белла представляет собою, быть может, наиболее оригинальную и во многом незаурядную попытку в немарксистской социологической литературе обобщить и предвидеть социальные последствия научно-технической революции.
В своей монографии «Изменение знания и технологии» он отмечает пять главных факторов «послеиндустриального общества», которые в тенденции ведут к глубоким социальным преобразованиям:
1) создание сферы экономических услуг;
2) преобладание класса профессионально-технических специалистов;
3) центральное положение теоретического знания как источника нововведений и определения политики в будущем;
4) возможность самоподдерживающегося технологического роста;
5) создание новой «интеллектуальной технологии».[42]
Обстоятельно характеризуя новые тенденции в современном капиталистическом обществе, Белл объективно выражает интересы, надежды и опасения широких кругов университетской и академической интеллигенции, связанные с будущим. Именно этой ориентацией на творческую интеллигенцию продиктованы следующие выводы: «…если мы попытаемся представить форму общества — по крайней мере передового западного общества — примерно в 2000 году, становится ясно, что „старый“ индустриальный порядок на исходе и начинается создание „нового“ общества. Грубо говоря, если ведущими лицами последних ста лет были бизнесмен, предприниматель и промышленный администратор, то „новыми людьми“ станут ученые, математики, экономисты и социологи, практики новой „интеллектуальной технологии“, которая нарождается благодаря появлению вычислительных машин. Основными учреждениями нового общества, поскольку от них будет зависеть творческий поиск и отбор лучших талантов, будут интеллектуальные учреждения. Ведущая роль в новом обществе будет принадлежать не бизнесменам и корпорациям, какими мы видим их сегодня, но корпорациям исследования и развития, индустриальным лабораториям, экспериментальным станциям и университетам. В сущности, скелет структуры нового общества виден уже сейчас».[43]
Белл признает, что в его «послеиндустриальном обществе» интеллигенция, а тем более ученые не будут составлять подавляющей массы населения и даже просто большинства. Но ведь и сейчас, восклицает он, «большинство членов общества не бизнесмены, и все же об этом обществе можно сказать, что оно „цивилизация бизнеса“. Основной социально-экономической базой творческой интеллигенции в борьбе за ключевые позиции в обществе, за влияние и власть станут, по его мнению, „мультиверситеты“ — своеобразные аналоги монополистических корпораций в сфере науки и образования. Для Белла характерна подмена производственных отношений технологическими, из которых он затем непосредственно выводит господствующие типы социальных организаций, учреждений и институтов, приписывая им неоправданную самостоятельность в обществе. Если „доиндустриальное общество“ породило армию и церковь, индустриальное — капиталистическую корпорацию, то в „послеиндустриальном“ будут преобладать „мультиверситеты“, то есть гигантски разросшиеся академические учреждения и университеты, ставшие государством в государстве. Основным фактором экономического развития в „послеиндустриальном обществе“, продолжает Белл, будет уже не капитал, находящийся в руках буржуазии, а теоретическое и прикладное знание, которым будет распоряжаться интеллигенция.[44] В этой технократической утопии политические знания будут диктоваться не партикулярными интересами собственников капитала, а научными соображениями, долговременными национальными интересами. Отличительной чертой этого общества по сравнению с предшествующим „индустриальным обществом“ явится также вытеснение рыночного механизма распределения товаров и услуг неким неуточняемым „социальным механизмом“. Итак, заключает Белл, „послеиндустриальное общество“ является также „коммунальным“ обществом, в котором первоначальной социальной единицей становится не личность, а скорее община, и в нем „социальное решение“ будет преобладать над простой тотальной суммой индивидуальных решений, которые, взятые в совокупности, приводят к кошмарным ситуациям, о чем можно судить на примере индивидуального автомобиля и заторов общественного транспорта».[45] В своем прогнозе Белл отмежевывается от примитивных представлений о конвергенции двух социальных систем и в этой связи пишет: «Идея послеиндустриального общества не претендует на исчерпывающий охват социальных изменений. Такие индустриальные страны, как США, СССР, ФРГ и Япония, в политическом отношении организованы по-разному, и точно так же послеиндустриальное общество может вылиться в различные политические формы».[46]