Читать интересную книгу Жена скупого рыцаря - Оксана Обухова

Весь прошедший вечер, как наказание, проплывал перед глазами. Я жалела Музу, Людвига, оставшегося без длительной прогулки, Викторию, обыскивающую стол мужа, Галку, потерявшую любовь на Лазурном берегу, Мишу, вдали от дома изобретающего очередную шестеренку, Маргариту Францевну без ЦК… маньяку тоже не повезло…

Что за жизнь?! Врем, изворачиваемся, влюбляемся и расстаемся… надо Людоеда с той белой сучкой познакомить, она давно тоскует… Хотя, нет. Сучка — пудель, а наш кобель — помесь крупной таксы с мелким бультерьером. Кто не может представить себе этот кошмар, лучше не стараться. Особенно на ночь. Наш Людоед напоминает разжиревшего крокодила: мощная голова бультерьера привинчена к криволапому телу таксы. И бегает эта зубастая сарделька довольно резво, невзирая на избыточный вес.

Веса в Людвиге двадцать четыре килограмма. Из которых: десять — вредности, десять — желудочно-кишечного тракта, а четыре кило, по убывающей, — жесткая щетина, зубы и интеллект. Я называю пса Людоедом, и мы не дружим.

Кстати, пока я моюсь, Людоед скребется в дверь ванной комнаты. Не дает расслабиться и поплакать. Вероятно, мстит за беспокойный сон обиженной мной хозяйки.

Но Муза спит крепко. Когда я выхожу в коридор, из комнаты свекрови несется раскатистый, басистый храп. Намаявшаяся в безделии старушка приняла снотворного и, как всегда в этих случаях, спит крепко и громко.

Свистнув Людоеда на кухню, я отвлекаю его куском сыра «рокфор» (пес за «рокфор» собачью душу заложит) и на цыпочках крадусь в спальню свекрови. Если утром позвонит Виктория, Музе об этом знать необязательно. Я осторожно, не до конца, отсоединяю штепсель от телефонной розетки и делаю зарубку в памяти — в случае обнаружения отсоединения не забыть все свалить на неуклюжего Людвига.

Выбираюсь из чужой спальни, на пороге сталкиваюсь с облизывающимся Людоедом.

— Тяф! — говорит пес.

— Цыц! — говорю я.

И мы расстаемся, недовольные друг другом.

Моя комната, спальня соломенной вдовы, огромна и пуста как никогда. Со стен улыбаются фотографии мужа, семейный портрет «Мухины с Людвигом». Шторы треплет легкий ветер, с соседнего балкона несется женский хохот, мужские голоса, песня Розенбаума об утках…

Я захлопываю балконную дверь, плотно прикрываю форточку, и голоса почти стихают. Соседа из сороковой квартиры я презираю. Молодой бритоголовый амбал, называемый Музой «бандитской мордой», подозревается нашим домом в растлении малолетних. На днях Маргарита Францевна видела, как в сороковую квартиру опять залетели две нимфетки с коробкой торта.

— Этот разврат надо прекратить! — кипела вдова члена ЦК. — У нас приличный дом! Мало того, что его дружки-бандиты своими грузовиками весь двор перегораживают, — «грузовиками» Маргарита Францевна называла джипы гостей сороковой квартиры, — так он еще всяких соплюх сюда приваживает!

А затем, снизив голос до шепота, вдова пугала мою свекровь:

— А вас, Муза Анатольевна, как соседку непосредственную когда-нибудь вызовут повесткой в суд. И спросят, почему вы, уважаемая, не сигнализировали!

Свекровь хваталась за сердце, писала заявление участковому, но кляузу в милицию так и не относила. Боялась и смотрела кровавые боевики про мстительных бандитов.

— Приедет Миша, наведет порядок, — обещала свекровь и прислушивалась, проходя мимо соседской двери, не раздается ли из-за нее писк истязаемой нимфетки.

Я расправляю постель и ставлю на подушку мужа телефон «Русь». Утром я должна схватить трубку при первом звонке.

Растревоженная совесть и едва слышный Розенбаум мешают уснуть. Я ворочаюсь, кладу на голову подушку, но тоска и одиночество не магнитофон, на кнопку не нажмешь, не выключишь. Предчувствие слез царапает горло, я скидываю одеяло и тащусь на кухню. Там, обязательно в холодильнике, Муза держит коньяк. Во всем послушная опытной в придворном этикете Маргарите Францевне, свекровь тем не менее не признает спиртных напитков комнатной температуры и всегда охлаждает ликеры, красные сладкие вина и коньяки.

Распахиваю дверцу холодильника, ищу армянский пятизвездочный. Нету. Странно, еще утром было полбутылки… Задумываюсь на секунду и прихожу к выводу: бедняжка Муза скучала и отвлекалась пятью звездами.

Снимаю с полки початую бутылку водки, помидор и кусок «рокфора» на закуску… И тут же жалею, что люблю сыр. Не успела я отрезать ломтик, как по коридору зацокали когти Людвига.

Направив нос в сторону сыра, пес садится на толстую задницу, принимает позу настороженного суслика и начинает пускать слюни.

— Эх, — говорю я, — пить в одиночестве — дурной тон, — и отрезаю Людоеду добрый ломоть.

Рачительная во всем свекровь на кобеле не экономит. Сбережение каждого гроша на хозяйственных нуждах — умение жить, а угощение беспородного пса французским сыром — особый шик заоблачных высот.

Людоед всасывает сыр, как пылесос, я в той же манере опрокидываю стограммовую рюмку водки, и мы смотрим друг на друга почти с любовью. Люда икает и, виляя откормленным задом, трусит в прихожую. Удивительно, но его исчезновение расстраивает меня до появления слез на ресницах, я начинаю прикидывать, не исправит ли положения вторая рюмка водки… и тут появляется хитрый пес с поводком в зубах.

— Погулятюшки, моя заюшка, — сюсюкаю я, не догадываясь, что водка «на старые дрожжи» начинает забирать меня.

Прицепив Людоеда к шлейке и надев на себя Музин плащ поверх атласной пижамы, вывожу собаку на площадку. Нам в спину гудит храп свекрови. Кажется, с укоризной.

Людоеду тоже так кажется, и он поднимает ко мне виноватую морду.

— Возможно, Людвиг, я в тебе ошибалась, — говорю псу и уже догадываюсь, что со ста граммами я погорячилась. Для крепкого сна и снятия стресса хватило бы половины.

Тем не менее стою у лифта и глупо хихикаю, представляя, что сказала бы Маргарита Францевна, увидев ночью слегка пьяную Серафиму Мухину в атласной пижаме и с Людвигом на поводке. Думаю, она решила бы, что мы — галлюцинация.

Стою. Жму кнопку лифта, кабина, тихо урча, медленно ползет вверх, но останавливается, не доезжая до меня.

— Перехватили, — бормочу Людвигу. Пес, кажется, кивает…

От желания в удивлении протереть глаза меня удерживает звук распахнувшейся двери сороковой квартиры и крик: «Счас, ребята, я быстро!».

На площадку вываливается сосед, растлитель малолетних.

Я смущенно поправляю старомодный Музин плащ, прячу под ним пижаму и подтягиваю Людвига к ноге. «Везет тебе, Сима, нынче на маньяков», — мелькает у меня в голове.

Сосед топчется за спиной, пыхтит и бормочет что-то вроде «Добрый вечер». Кабина наконец доползает до восьмого этажа. Я, пес и развратный сосед забираема внутрь.

— Не хватило, как всегда, — как бы оправдываясь, говорит растлитель и демонстрирует пустой пакет с изображением красотки почти в купальнике.

Людвиг говорит «тяф» и пытается задрать ногу на штанину соседа.

— Извините! — в ужасе вскрикиваю я и оттаскиваю Людоеда в сторону.

— Ничего. Я собак люблю, — улыбается сосед, и я чувствую, как размягченная водкой душа растягивает мои губы в ответной улыбке.

Судя по реакции соседа, улыбочка вышла так себе.

— У вас что-то случилось? — внезапно спрашивает парень.

Я разеваю рот, но, пока собираюсь с мыслями, изобретая достойный ответ, лифт останавливается на первом этаже, и мучимый нуждой Людвиг рывком поводка вышвыривает меня на площадку параллельно полу.

— Осторожней, — бормочет сосед и подхватывает меня в двадцати сантиметрах от каменных плиток.

«Пить надо меньше», — отрезвляемая этой мудрой мыслью, я чувствую, как крепкая мужская рука прожигает плащ, пижаму, ошпаривает все тело и добирается до неких нервных центров, не тревожимых месяцев восемь.

Ожог настолько ощутим, что мужика шарахает рикошетом.

— Надо же! — удивляется он и смотрит в мои пьяные очи. — Лев, — говорит он.

— Где? — спрашиваю я.

— Я — Лев, — представляется парень. — Лева.

— Серафима, — бормочу я и благодарю бога и нетерпеливого Людвига за возможность исчезнуть прилично.

Пожилой консьерж тихо дремлет за конторкой и моего падения — во всех смыслах слова — не видит.

Воспитанный Музой Людоед не привык гадить у подъезда и паровозом тащит меня в кусты. Неприличного поведения сосед несется рядом, холодный ветер вперемешку с дождем бьет в лицо, и я трезвею за несколько секунд.

— Нам некогда! — зло, на ходу, бросаю парню и суетливой мышью исчезаю под дождем.

М-да, достойным завершением гнусного дня стали объятия развратного соседа, от которых я чуть в эротический обморок не грохнулась. Молодец Серафима, ничего не скажешь! Завтра же бери проспект секс-шопа и топай за покупками выше наслаждения.