Читать интересную книгу Жена скупого рыцаря - Оксана Обухова

— Такое бывает? — удивляется свекровь. — С аппендицитом и бесплатно легко разбираются…

— Сейчас все бывает, — киваю я.

Но опытную воробьиху Музу Анатольевну на мякине не проведешь.

— Надо позвонить в «Скорую». Там должны знать, куда направлен больной.

К счастью, в моем недавнем вранье я не коснулась вызова «Скорой».

— Муза Анатольевна, — произношу я, — разве я сказала, что Самуила Лейбовича увезла карета «Скорой помощи»? Его увез двоюродный брат, приехавший по делу, случайно… Брат тоже медик, но хирург. Он предположил аппендицит и увез Самуила Лейбовича на своей машине. — От невероятного нагромождения лжи я так устала, что теряю выдержку и раздраженно бросаю свекрови: — Надеюсь, с расспросами закончено? Можно варить бульон?

Эти два вопроса, вернее тон, которым они заданы, погружают свекровь в пучину подозрительности. На Музин взгляд, Самуил Лейбович — мужчина хоть куда, он способен вскружить голову неопытной, почти тридцатилетней, девочке. Эта мысль отвлекает свекровь от действительной неприятности — собственной беззубости, и она принимается задавать хитрые наводящие вопросы.

— А как ты думаешь, Симочка, Самуил Лейбович скоро поправится? По-моему, несмотря на шестьдесят с хвостиком, он крепкий, сильный мужчина…

— Да, — не въехав в суть дела, киваю я.

Свекровь довольна началом разговора и продолжает в том же духе:

— У него выразительные глаза… Ты не находишь?

— Нахожу, — в этот момент я невольно вспоминаю литые бедра нашего соседа и краснею, а Муза Анатольевна чувствует себя герром Мюллером, ведущим допрос радистки Кэт.

— А вообще… у медиков несколько циничный взгляд на любовь… излишне физиологический, что ли…

Я разворачиваюсь к свекрови и четко рапортую:

— В этом разрезе, Муза Анатольевна, дорогая мама, я с медиками контактов не имела.

Но выудить свекровь из пучины подозрительности удается не сразу. В глазах Музы Анатольевны дантист Рубинштейн — опытный сердцеед. Если бы не страх пилить обратно по всей Москве беззубой, Муза Анатольевна ни за что не доверила бы мне транспортировку челюсти. Поехала б сама и пообщалась с Самуилом.

Свекровь устраивается на табурете поудобней, туманит очи и заводит печальную сказку о бедной, незнакомой мне девочке, влюбленной в своего дантиста. Девочка страдала, расковыривала пломбы и каждый день возвращалась в кресло… В результате чего лишилась всех зубов.

Грустная история. Хорошо, что девочка не в гинеколога влюбилась. У моей свекрови фантазия буйная, и сказка могла закончиться вовсе плачевно.

Наконец крышка скороварки завинчена, пытка страшилками закончена, и я могу идти в свою комнату. Я говорю свекрови, что мне следует немного поработать над диссертацией, печально гляжу на готовые к мытью окна и включаю компьютер.

Слово «диссертация» в нашей семье священно. Научная работа охраняется, как государственный флаг, — тихим ликованием и немым восторгом. Расшумевшегося Людвига могут отшлепать. Если бы не заколдованные утюги, свекровь бы мне каждый день листы подглаживала. Когда Миша работал над диссертацией в Химках, Муза носилась по всему дому и просила соседей убавить громкость телевизоров. В панельной хрущобе стены — чистая фанера.

В нашем новом доме звукоизоляция совершенная. Двери плотно подогнаны, межкомнатные перекрытия основательные. Если Людвиг по квартире не путешествует и дверей не открывает, даже Музин храп не беспокоит.

Компьютер стоит в нашей с мужем спальне. Миша любил работать, когда я рядом. Он сидел перед монитором, мы переговаривались, шутили, он отдыхал… эх, было время…

Включаю компьютер, прислушиваюсь, не стоит ли у двери Муза, и набираю номер Зайцевой.

— Привет, Галина.

— Привет, — отвечает Зайцева.

— У меня к тебе дело наипервейшей важности, — начинаю я и рассказываю о нападении маньяка, моем счастливом избавлении от надругательства (на что, кстати, Зайцева говорит, что мне-таки стоило расслабиться) и об утере сумки с документами, ключами, деньгами и Музиной челюстью. — Ты не могла бы толкнуть в свою газету объявление? Хорошо бы в понедельник, а?

— Газета уже давно в наборе, но постараюсь, — отвечает Галка. — Диктуй текст…

Я старательно диктую, но, когда дохожу в сообщении до координат владельца и называю номер домашнего телефона самой Зайцевой, подруга взрывается:

— Ты что, Сима, очумела?! У меня отпуск! Повторяю для непонятливых по слогам: от-пуск! Я не собираюсь неделю общаться с шутниками! — орет Зайцева и гнусавит, изображая шутника: — Ах, мадам Мухина, на пропуске в банк вы молодо выглядите для вставных зубов…

— Надо, Галя, надо! — умоляю я. — Беззубая Муза меня сожрет. Ты хочешь увидеть свою подругу живой?

— Иди в задницу, Мухина! Меня все Текстильщики знают.

— С меня коньяк, цветы и шоколад…

— И поездка на выходные в Колотушино! — орет Зайцева. — Я своих на две недели в Анталию отправляю, а ты поедешь со мной в деревню, будешь картошку окучивать.

Выбор поставлен жестко. Практически у меня нет выбора.

— Хорошо, — скрестив на всякий случай пальцы, обещаю я. — Но тогда еще одна просьба. У тебя обойный клей есть?

— На фига? — удивляется Зайцева.

— Часа через два приеду с Людвигом в Текстильщики, пойдем объявления на столбах расклеивать.

— Разумно, — соглашается Галка, — но клея у меня нет. Сварю на муке. Устроит?

Меня устроит все. Лишь бы челюсть нашлась.

Набрать на компьютере несколько строчек объявления и распечатать их на принтере — дело десяти минут. Но мысли мои путаются, пальцы промахиваются мимо клавиш, и электронный редактор без устали подчеркивает ошибки и пропуски то зеленой, то красной волнистой чертой. Перед глазами в вольной позе стоит сосед бандит, лица которого я не помню. Как ни стараюсь, не вижу ни глаз, ни губ, ни стриженого ежика, по-моему, светло-пепельных волос. Воспоминания сосредоточились на торсе и бедрах и останавливаются не выше литой загорелой шеи… дальше не вижу. Только тело.

Унизительное беспамятство.

— Тупая гора постельного мяса, — как завороженная, бормочу я и промахиваюсь, промахиваюсь, промахиваюсь мимо клавиш. — А мой Миша умный, добрый, чуткий, нежный!

Постепенно слова «Миша умный, добрый, чуткий, нежный» обретают мелодию. И мои мантры, или молитвы, становятся фарсом в латиноамериканских мелодиях.

Но помогает. Мелодия вытесняет из памяти запретное. Я вычеркиваю наваждение, как ошибки из набора. Зов плоти — фикция, недостойная интеллигентной женщины, как недостоин объект, ее вызвавший. Тупой бандит. Развитые мышцы без достоинства. Ждать замужнюю женщину на виду всего двора! Идиот!

Но он не знал, что женщина замужем…

Мог бы догадаться. Слеп, туп, недостоин…

«Миша умный, добрый, чуткий, нежный».

«Миша умный, добрый, чуткий, нежный».

«Миша умный, добрый, чуткий, нежный».

Где ты, этот Миша?!

Спасение от наваждения приходит в лице Людвига. Вернее — в морде.

Пес давно научился открывать зубами запертые комнатные двери, и он, в отличие от Музы, душевного трепета при слове «диссертация» не испытывает. Вся морда Людоеда в слюнях, он мягко шуршит лапами по ковровому покрытию, подходит ко мне и кладет крокодилью голову на колени. В глазах намек на голодный обморок.

— Что, Муза косточку не дает? — спрашиваю я.

Гороховый суп в скороварке свекровь варит в два приема. Сначала, около часа, мясо интенсивно готовится, потом бульон процеживается, горох закладывается, и все доводится до ума еще часа полтора.

Рецепт известен, и сейчас, судя по взгляду Людвига, находится в стадии процеживания.

— Выгнали с кухни?

Пес вздыхает.

В прихожей, за шкафчиком с обувью, я спрятала три пирожка с рисом. Но их время придет позже. Везти в такси собаку с поносом — удовольствие невеликое.

— Потерпи, Людочка, — говорю я. — Выгонит нас Муза на прогулку, дам тебе и пирогов, и рису, и яиц. А пока терпи. Страдать надо натурально…

Страдать Людоед начинает через два часа.

И как! Наказывая невестку за свое вынужденное затворничество, Муза Анатольевна оделила собаку порцией, в три раза превышающей обычную.

— И не вздумай возвращаться через полчаса! — грозно каркает свекровь, поскольку обычно от прогулок с Людоедом я открещиваюсь как могу, и вручает мне поводок. — После бобовых Людвига надо часа два гулять!

— Как скажете, мама, — только что не приседая в книксене, бубню я, всем своим видом выражая покорность злой судьбе.

Людвига я еле успеваю дотащить до кустов за углом дома.

Вы когда-нибудь видели счастливого крокодила? Так вот мне повезло. Незабываемое зрелище.

Кстати, частнику, подбросившему нас до Текстильщиков, мы тоже запомнились. Живот Людвига крутило всю дорогу до дома Зайцевой. После того как я расплатилась, добавив пятьдесят рублей за испорченную в салоне атмосферу — чистый сероводород! — водитель долго стоял у машины, распахнув четыре дверцы.