камер справа, пока я двигался к торговому автомату слева от меня.
Затем раздался звон монет, которые я бросил в автомат. Чарли должен быть здесь. Где же он?
Я увидел, что мое лицо отражается в подсвеченном окошке раздатчика. Мое осунувшееся, бледное лицо. Шоколадка скользнула к концу лотка, когда позади меня вдруг раздалась музыка. Я подпрыгнул вверх, как если б пол вдруг превратился в трамплин. Музыка пронзительная, резкая: AC/DC,[14] «Лезвие бритвы». Повернувшись, я ощутил, что от ужаса кровь застыла у меня в жилах, как говорится в романах Стивена Кинга и Лавкрафта. На полу, примерно в четырех метрах от меня, из ряда морозильных камер торчали ноги Чарли. Чуть раздвинутые. В позе «десять часов, десять минут». Я узнал музыку — она была вместо звонка у него на мобильнике, лежавшего, должно быть, в его кармане, — и его фирменные кроссовки.
— Чарли! — закричал я. — Чарли, вот дерьмо, Чарли!
Я бросился к нему. Музыка смолкла, и вновь воцарилась тишина — густая, как гороховое пюре. Чарли не шевелился. Целую секунду, приближаясь к стоящим в ряд холодильникам, я был убежден, что он без сознания или мертв.
— ЧАРЛИ!
— Мать твою, Генри, ты не мог бы орать чуть потише?!
Он был там — неподвижно лежал, вытянувшись на полу. И без всяких признаков жизни… Его голова находилась между ног манекена, одетого в последнюю модель этого лета, как там было написано. Непонятно, почему одежду все еще не заменили на зимнюю. Взгляд моего друга был устремлен на промежность вышеуказанного манекена, прикрытую крохотным кусочком голубой ткани.
— Ты что, не видишь, что я сосредотачиваюсь?
— Совсем с катушек съехал?
— Ты так думаешь? Я просто пытаюсь представить его с киской.
— Что?
— Ты не понимаешь, о какой киске идет речь?
— Черт возьми, Чарли!
Он встал, вытер ладони об себя, зевнул и потянулся.
— Что? Хочешь сказать, что никогда не видел…
О нет, Чарли, пожалуйста, только не сегодня…
— Я тебе запрещаю…
Он поднял руки в знак мира, заправил прядь волос за ухо. Волосы у Чарли прямые, черные, как вороньи перья, и разделены посредине пробором, очень четким — можно даже видеть кожу головы. Так как они чуть длинноваты, он постоянно заправляет их за уши.
— Ладно, ладно, не будем об этом говорить.
Чарли схватил свой рюкзак и черный скейт «Зеро» с черепом, стоявший позади прилавка, где находится кассовый аппарат, затем посмотрел, кто звонил ему на мобильник, и живот у меня скрутило при мысли о моем телефоне — безнадежно молчащем.
— Черт, еще реклама… Знаешь что, Генри? Тебе следовало бы время от времени ходить налево, чтобы немного расслабиться.
Он посмотрел на меня. Мы вышли за дверь магазина, вернувшись в октябрьскую ночь, полную тумана и морских запахов.
— А тебе следовало бы перестать развлекаться с самим собой, — сказал я, направляясь к машине.
— Ну, знаешь ли, — возразил Чарли, закрывая дверь магазина, — порой эта штука распухает до размера артишока, приходится ее полировать! Если б мастурбация была олимпийским видом спорта, у меня была бы золотая медаль! Я Усэйн Болт[15] дрочки!
Он чуть ли не кричал, и я бросил обеспокоенный взгляд на окна дома его родителей, расположенного сразу за магазином. Эти люди не пропускают ни одной воскресной службы и свято верят, что этот самый мир был создан за семь дней. Хотя уже в момент знакомства я почувствовал, что Чарли заставляет себя разыгрывать эту клоунаду, — как комики, которые должны отыграть шоу даже в момент траура или расставания. В этом был весь Чарли. Таков он, мой лучший друг.
* * *
Я прибыл на этот остров семь лет назад, то есть когда мне было девять. Но Чарли, Наоми, Джонни и Кайла живут здесь гораздо дольше, а кто-то и вовсе жил всегда. Это их королевство — а также и мое, с тех пор как они приняли меня в свою команду. Как сказал Генри Миллер: «Все, что не посреди улицы, фальшиво, вторично — иными словами, литература». И улица стала нашим домом. Ну, почти. Были еще, конечно, Шейн, Поли и Райан — эти трое отбросов, и еще несколько головорезов с архипелага. Но в их отсутствие мы были королями мира.
Наше королевство простиралось от крохотного лесного ручейка до Саут-Бич — самого длинного пляжа острова, на юге, напротив пролива Хуан-де-Фука,[16] ведущего к водам Тихого океана и окаймленного зубчатыми горами. Пляжная полоса — километры выброшенных морем пней: самые недавние из севших на мель — цвета сливочного масла и пепельно-серые — более давнишние. Огромная территория от верхней части Мейн-стрит, где находятся поля для бейсбола, футбола и баскетбола, а также католическая церковь Святого Франциска, до паромной пристани возле маленького торгового центра на сваях, где среди прочих приткнулись лавочка, где торгуют сувенирами и шмотками с надписью «Гласс-Айленд», бар «Чистая вода, мороженое, рыба» и китайский ресторанчик. Наш мир тянулся вдоль длинной низкой береговой линии, где мы, когда были моложе, барахтались среди побулькивающих моллюсков, до зачарованного леса Криппен-парк, с его деревьями, изогнутыми в самых фантастических формах.
Наше королевство распространялось также на соседние острова, между которыми мы скользили в летнюю пору на своих ярко раскрашенных каяках. Простые серые валуны, ощетинившиеся елями, узкие заливы, искрящиеся под солнцем, земли более просторные, но необитаемые, где тропы, проделанные в высоких папоротниках, и леса ведут в бухты, не известные туристам.
Это было наше королевство, и мы были самыми лучшими друзьями на свете, неразлучными, единым целым, словно пальцы одной руки.
Мы — Чарли, Джонни, Наоми, Кайла и я — были неразлейвода по гроб жизни. По крайней мере, так мы тогда думали. Как я уже говорил, за исключением меня все они выросли на этом клочке суши, окруженном водой. У них здесь развилась особенная связь — нечто большее, чем просто чистая дружба, более глубокое, более интуитивное.
Более мистическое.
Как