177. ПРОСЬБА
Я, жены севера, ныне с участиемК вам обращаюсь с благими советами,Ваше развитье считая несчастием,Вашу ученость — дурными приметами.
Пусть перед мудростью женскою муж инойРад предаваться в душе умилению,—Встретясь с Авдотьей Никитишной Кукшиной.К новому я прихожу убеждению.
Женщины севера, в помыслах строгие,Анны, Варвары, Лукерьи и Софии!Бойтесь вы физики, эмбриологии,И математики, и философии.
Бойтесь, как язвы, якшаться с студентами,В Думе на лекциях, в аудитории;Но развлекайтесь нарядами, лентами,Вместо всеобщей и русской истории.
Лучше держитесь порядка вы старого!Скучно ведь думать и чувствовать заново.Замуж дите — но не за Базарова,А уж скорее за Павла Кирсанова.
Знайте, о женщины: эмансипацияЛишь унижает сословье дворянское;Вдруг в вас исчезнет опрятность и грация,Будете пить вы коньяк и шампанское.
Сбросив наряды душистые, бальные,Станете ногти носить безобразные,Юбки, манишки, белье некрахмальноеИ разговаривать точно приказные.
Нет, позабудьте все пренья бесплодные,Будьте довольны, как прежде, рутиною;Вечно нарядные, вечно свободные,Бойтеся встретиться с мыслью единою.
Чем утомляться в ученых вам прениях,Лучше хозяйкою быть полнокровною,«Дамой, приятной во всех отношениях»Или Коробочкой, Дарьей Петровною.
1862
178. ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ПРИГОВОР
(ОРФОГРАФИЧЕСКАЯ ЛЕГЕНДА)
Посреди огромной залы,Где скользит вечерний свет,Грамотеи-радикалыСобралися на совет.Бродит мысль по лицам важным,Хмуры брови, строгий вид,—И лежал пред мужем каждымБукв российских алфавит.Час настал, звонок раздался,И суровый, как закон,Перед обществом поднялсяПредседатель Паульсон.Двери настежь, и квартальныйВводит связанную рать —Букв российских ряд печальныйСчетом ровно тридцать пять.Для позора, для допросовПривели на стыд и срамБуквы те, что ЛомоносовЗавещал когда-то нам.Не скрывайте ж тайных мук вы,Не сжимайте бледных губ;Не одной прекрасной буквыМы увидим хладный труп.Первый враг ваш есть Кадинский.Он, о ужас! (смех и крик)Думал шрифт ввести латинскийВ благородный наш язык;И, отвергнутый советом,Чуть не пролил горьких слез…Но постойте: в зале этомНачинается допрос.«Буква Ять!» И мерным шагом,Глаз не смея вверх поднять,Перед всем ареопагомПоявилась буква ять.Как преступница, пониклаИ, предвидя свой позор,От новейшего ПериклаСлышит смертный приговор:«Буква жалкая! БродягойТы явилась в наш язык,Сам подьячий за бумагойПроклинать тебя привык,За тебя лишь называлиНас безграмотными всех;Там, где люди ять писали,Е поставить было грех.Даже избранную братьюПедагогов (крики: вон!)Допекали буквой ятьюС незапамятных времен.Так в тебе гермафродитаМы признали, — и теперьВыдти вон из алфавитаПриглашаем в эту дверь!»Ниц склонясь, как хилый колос,Ять уходит. «На места!»Раздается новый голос:«Шаг вперед, мадам Фита!Так как с русским человекомКровной связи нет у вас,То ступайте к вашим грекам…»Но Фита вдруг уперлась:«Мир ко мне неблагодарен!»Дама рвется, вся в поту:«Даже сам Фаддей БулгаринВек писался чрез фиту.Вашу верную служанкуНе гоните ж…» (резкий звон).И несчастную гречанкуНа руках выносят вон.Та же участь ожидалаБукву Э и Ер и Ерь:Стража вывела из залаИх в распахнутую дверь.Потеряв красу и силу,Всем им в гроб пришлося лечь,И теперь на их могилуХодит тайно плакать Греч.
1862
179. ПОСЛЕДНИЕ СЛАВЯНОФИЛЫ
(ЕЩЕ СВЕЖЕЕ ПРЕДАНИЕ)
Когда в челе своих дружин,Победу празднуя заране,Стоял Аксаков Константин,—Мужали духом все славяне.
«Маяк», дремавший столько лет,Вновь проявил свой голос смелый,И «Москвитянина» скелетЗабыл в гробнице саван белый.
Пронесся клик: «О смелый вождь,Пробей к народности ты тро́пу,Лишь прикажи: каменьев дождьЗадавит дряхлую Европу;
Иди, оставь свой дом и одр,—Кричат славянские витии,—И всё, что внес в Россию Петр,Гони обратно из России.
Верь прозорливости друзей:Назад, назад идти нам надо!Для этих западных идейБезумны милость и пощада».
И вождь им радостно внимал,Бичуя Запада пороки.«Мы постоим, — он восклицал,—За честь „народной подоплеки“!»
В негодовании в те дниСлавяне фраки с плеч срывали,И за Москвою жгли огни,И на кострах их сожигали;
Славяне в мурмолках, в бобрахСидели, с злобою циклопа,И ждали — скоро ли во прахПадет разбитая Европа.
Но время шло. Редел их круг,Не улыбалась им победа;Среди усилий и потугУгасла «Русская беседа»;
Перун угрюмый, чтимый встарь,Упал, крапивой зарастая,И только «Светоча» фонарьЧадил, кого-то примиряя.
Во тьме гробов своих немыхЛег за боярином боярин,Осталось двое только их:Иван Аксаков и Самарин.
Разбит славянский их кумир,Едва мерцает «День» в тумане,И одиноко в новый мирГлядят последние славяне.
Они глядят — и взор их ждет:Вот богатырь Илья очнется,Перун поднимется, — вот-вотВся Русь старинная проснется.
Ответа нет. Тот век почил;И вот, собрав остаток силы,У позабытых двух могилСошлись на пир славянофилы.
Сошлись и молвили они:«Вот здесь, средь дедовских угодий,Нам близки только в эти дни —Один Кирилл… один Мефодий».
Пируют… речи их мертвы,Бессильны гневные угрозы;На дно широкой ендовыОни роняют только слезы.
И вдаль, угрюмо, сквозь туманГлядят последние славяне,—А им Погодин, как баян,Читает спичи на кургане.
1862
180. СКАЗКА О ВОСТОЧНЫХ ПОСЛАХ
Шлет нам гостинцы ВостокВместе с посольством особым.«Ну-ка, веди, мужичок,Их по родимым трущобам».Ходят. Всё степи да лес,Всё как дремотой одето…«Это ли русский прогресс?»— «Это, родимые, это!..»
В села заходят. ВрослиВ землю, согнувшись, избенки;Чахлое стадо паслиДети в одной рубашонке;Крытый соломой навес…Голос рыдающий где-то…«Это ли русский прогресс?»— «Это, родимые, это!..»
Город пред ними. В умахМысль, как и в селах, дремала,Шепчут о чем-то впотьмахДва-три усталых журнала.Ласки продажных метресс…Грозные цифры бюджета…«Это ли русский прогресс?»— «Это, родимые, это!..»
Труд от зари до зари,Бедность — что дальше, то хуже…Голод, лохмотья — внутри,Блеск и довольство — снаружи…Шалости старых повес,Тающих в креслах балета…«Это ли русский прогресс?»— «Это, родимые, это!..»
«Где ж мы, скажи нам, вожак?Эти зеленые зимы,Голые степи и мрак…Полно, туда ли зашли мы?Ты нам скажи наотрез,Ждем мы прямого ответа:Это ли русский прогресс?»— «Это, родимые это!..»
1862
181. ЮМОРИСТАМ