Читать интересную книгу Победитель Хвостика - Алексей Иванов

«Вот и приехали!.. — подумал Маза. — Щелпизм плюсуем к ненаписанному роману, и являются ведь­мы, Тимофеи Улыбки с улыбками и все прочее...»

- Эй, вы почему не набрасываетесь на земляни­ку жадно и алчно? — издалека спросил Барабанов.

—   Уходи, Свинья, с моей делянки!.. — закричал из-под его ног ползающий там Витька. — Встал пря­мо на ягоды!..

—   Я не дурак, чтобы на ягоды вставать. Я рядом стою, да будет тебе известно, и кушаю их сбоку, аккуратно.

—   Безнравственно жрать ягоды, найденные чело­веком, которого ты в душе ненавидишь.

—   Ты, Витька, ктырь, заявляю тебе в очеред­ной раз. Но ведь, помимо этого, ты не имеешь мо­рального права реагировать на мои эскапады, так как, согласно твоему заявлению, ты меня не заме­чаешь.

Свинья и Витька углубились в препирательства. Спор их все ожесточеннее касался вопроса критери­ев нравственности и глупости.

— Что это у тебя, Николай, за царапины на гру­ди? — спросил Внуков, подходя поближе вместе с Ричардом.

Эти царапины Николай заработал утром, когда за ЛЭП ломал для Мазы и зелья семилетний сухо­стой.

— Медведь задел, — разъяснил Николай Мар­ков. — Я стремительно убегал, а он задел тяжелой когтистой лапой.

Ричард недоверчиво фыркнул.

-  Как же он тебя по груди задел, если ты убегал? — удивился Внуков.

—   Он сзади и поцарапал, — мрачно ответил Маза. — Только на неприличном месте. Это место Ни­колай не мог показать, поэтому точно так же себе грудь расцарапал.

Ричард сразу понял, как ловко его выставили ду­раком, и на глазах его блеснули слезы.

На биостанцию они возвращались той же дорогой. По одну сторону плотины светилась туманная гладь водохрана в сиреневой тени и кричали речные птицы в валунах, по другую к знойному мареву над долиной примешалась сигаретная синева начинаю­щею сгущаться вечера. Облачный дредноут теперь переплыл полнеба и висел на юге. На шоссе Маза увидел возвращающуюся с купанья Таньку-ведьму, с полотенцем вокруг талии и в кепи. Оставив друзей, он нагнал ее и пошагал рядом.

— Почему молчишь? — спросил он.

- Стихи сочиняю, — ответила Танька.

— Прочитай, — попросил Маза. Танька не стала ломаться:

- По песчаному карьеру бегают собакиИ валяются на солнце рыжим брюхом вверх.В небеса ныряют птицы, и в седой папахеДоживает одуванчик свой короткий век.Мимо поля, мимо сада наш автобус дачныйПрочь из города, из ада, где давным-давноЛето нежится на крышах, голуби кудахчутИ идет в кинотеатрах скучное кино.А за городом, знакомым, точно «буки-веди»,По ночам, как будто вздохи, травы шелестят,Звезды прыгают с подножек поездов-созвездий,Одуванчик шлет куда-то боевой десант.Там, на воле, встретит ветер, зацелует платье,Солнце спустится с престола к светлому крыльцу.Со всего разбега кинусь к озеру в объятьяИ прижмусь к его родному, мокрому лицу.И того, к кому летела и кого любила,Я увижу в сизых буклях облачных седин:Рыжий клоун августейший, Августин мой милый,Конопатый император солнечных долин.

— Вот так! — после паузы сказала Танька и, не прощаясь, свернула в ворота биостанции.

Маза и источник времени

Уже примерно час мы с Танькой идем по лесу на Источник Времени. Лес сосновый, чистый, светлый, наполненный изменчивым лунным дымом, словно опутанный паутиной. Мы шагаем по пояс в папорот­нике по корням и шишкам. В небе несутся рваные, полупрозрачные, клочковатые облака. За ними то разгорается, то меркнет большая-большая луна. Она такая большая, что кажется, будто она приблизилась к Земле, и деревья, подчиняясь ее сияющему тяготе­нию, потянулись к ней.

- Фляжку не посеял? — спрашивает Танька.

Я трогаю пузатую армейскую фляжку в брезентовом чехле, засунутую в карман штормовки, и говорю:

- Нет. А что, Тань, время жидкое, что ли?..

Танька не отвечает.

- Стой! — вдруг восклицает она, резко останавливается и тормозит меня: — Что там впереди видишь?..

Робея, я всматриваюсь в сумрак, но вижу только круглую и чистую, будто подстриженную, поляну, а посреди нее — шарообразный куст. Больше ничего нет, но мне становится тревожно. Я делаю шаг впе­ред, и Танька вцепляется в меня.

—   Куда поперся, идиот!.. — шипит она. — Эта по­ляна — дикая, замотает — костей не собрать!.. Кто на нее выйдет — про все забывает, так и чешет без остановки, пока не сгинет в лесах, если на людей не наткнется!..

—   А обойти ее?.. — шепотом спрашиваю я, и в горле сухо.

—   Обойти... — ворчит Танька. — Она блуждаю­щая, понимаешь?.. Может, она за нами охотиться начнет?.. Как вывернется под ноги — и все, финиш...

Мы до сих пор стоим у сосны.

— Ладно... — Танька машет рукой. — Авось...

Нам повезло, авось не подвел. Лишь один раз далеко в стороне мы увидели прогал в сосновых кронах. И снова мы шагаем по серебряным папо­ротникам.

Вот впереди сверкает река, и мы выходим на не­высокий, но крутой обрывчик, заросший маленьки­ми елочками. Река лежит перед нами антрацитово-черная, неподвижная, лакированная. Лунный диск плавает на ее поверхности. Смутное небо сводом пе­рекрывает вышину. Мне дико и неуютно.

Танька выводит меня к тому месту, где раньше стоял Багарякский мост. Мост сгорел много лет на­зад, но из воды еще скалятся черные, изуродован­ные сваи.

—  Нам на тот берег, — говорит Танька.

—  Полетим? — с готовностью спрашиваю я.

—  По мосту пойдем, — отрезает она.

- А ведь моста-то и не хватает...

—   Дурак! — злится она. — Смотри!

И в воде я вижу отражение моста — подгнившие бревна, разъехавшиеся доски настила...

— Смотри на отражение и иди,— поясняет Танька.

Мы робко, шатко, глядя под ноги, всходим на мост и продвигаемся над рекой.

Выйдя на берег, по обветшалой дороге сквозь чахлый ельник поднимаемся в гору. Скелеты де­ревьев то и дело пересекают наш путь. Чаща вокруг тесная, непролазная, спутанная, страшная. Местами она пробита белыми, с поволокой, валунами, кото­рых встречается все больше и больше, и они мерца­ют и искрятся изломами.

- Дорога поднимается, близко Камень Старик, — говорит запыхавшаяся Танька.— От греха давай-ка в леc...

Она бросается в дебри неожиданно быстро, и я метаюсь вслед за ней, ощутив удар ужаса по нервам.

Мы сидим в яме, укрытой черными елками, и глядим на светящуюся, бледную дорогу. Дорога остает­ся пустынной и чуть туманной.

— Ладно, вылезаем, — говорит Танька минут че­рез пятнадцать. — Что-то их нет... Может, вымерли все, популяция-то маленькая... Дело в том, Маза, что по дороге вдоль Камня Старика бродит стая волков... Их ни много ни мало, а ровно девять... С ними не справиться, от них не убежать... Надо не бояться и спрятаться в лесу...

Дорога ведет нас дальше, виляет и наконец выводит на перевал, над которым вздымается блистающая отвесная скальная стена. Она клином сходит­ся в вышине. Мы видим неровные изломы закраин и багровую растительность на гребне.

— Это и есть Камень Старик, — говорит мне Танька и у его подножия сворачивает с дороги в валунные россыпи. — Раньше он назывался «Три креста» и считался чудотворным. Эти кресты были начертаны в память о трех похороненных здесь кол­дунах. Но потом Багаряк опустел, и о камне все забыли. Когда в Лучегорске построили мебельную фабрику, то прокладывали дорогу на лесоповал и часть камня взорвали. С тех пор он и осерчал на людей. Лесовозы с мертвыми шоферами приезжали, волки появились... А сам он после взрыва, почему его так и называют, стал походить на старика... Вот оглянись.

Я оборачиваюсь и на фоне темно-синего беспо­койного неба вижу четкий, мощный, черный силуэт огромного старика в колпаке, с бородой и клюкою. Старик стоит над лесом и глядит туда, где далеко-далеко осталась биостанция.

Дальше мы прыгаем по каменной осыпи, цепля­ясь за торчащие кое-где тонкие сосенки и березки. Потом Танька стаскивает меня в узкое ущелье, где мы идем минут пять, и дорогу нам преграждает рух­нувший утес.

-  Закрой шары и иди за мной, — говорит Танька и берет меня за руку. — Без разрешения открывать не смей, понял?

Я зажмуриваюсь, и она свирепо тащит меня впе­ред. Я почти бегу, то и дело спотыкаюсь и чуть не падаю. Наконец моя рука выдергивается из ее ла­пши. Я делаю несколько шагов, останавливаюсь и окликаю Таньку:

- Тань, ты где?.. Можно открывать глаза?..

Она не отвечает, и я открываю глаза. Меня про­шибает ужас — я стою по горло в абсолютном камне. Я дергаюсь, вою, но власть монолита беспредельна и нерушима.

— Закрой глаза, идиот! — кричит откуда-то Танька. - Говорила же!.. Закрой и иди!..

Я до хруста зажмуриваюсь и рвусь вперед. Я иду, иду, и Танька хватает меня за штормовку.