и сделаться независимыми от Новгорода составляло их давнее желание. Калита с товарищами и Новгородцами пошел было на Псков войною; но, узнав о решимости и приготовлениях Псковичей к обороне, придумал такую меру: по его просьбе, митрополит Феогност послал проклятие и отлучение от церкви Александру и всему Пскову, если требование князей не будет исполнено. «Братья и друзья! — сказал Александр Псковичам, — да не будет на вас проклятие меня ради!», и уехал в Литву. Князья удовольствовались тем, и оставили Псковичей в покое. Спустя короткое время, Александр воротился в Псков под покровительством Гедимина и с покойно княжил там еще несколько лет. Однако он скучал о своей вотчине и дедине, о Твери; а главное, его мучила мысль, что дети его и все потомство будут лишены княжения в Тверской земле; Псков же не мог сделаться наследственным столом в его роде. Сначала Александр отправил к Узбеку сына Федора, чтобы расположить хана к милости, а потом и сам отправился в Орду с повинною, и, конечно, свое смирение подкрепил великими дарами ханским любимцам. Узбек простил его и возвратил ему Тверское княжение. Но такой оборот дела не был по вкусу Московскому князю: вместо смирного и послушного Константина ему снова пришлось ведаться с таким гордым и строптивым соседом, каков был Александр. Их соперничество возобновилось. Некоторые Тверские бояре также были недовольны возвращением беспокойного Александра: предвидя новые смуты, они покинули Тверь и перешли на службу к более сильному князю, т. е. в Москву.
Калита с своими сыновьями отправился в Орду и усердно старался очернить пред ханом Тверского князя. Его хлопоты увенчались успехом: Узбек потребовал к себе Александра. Этот последний отправил наперед сына Федора, а потом поехал и сам. Он уже получил вести от сына и чуял беду; но так же, как отец его, на этот раз предпочел лучше самому погибнуть, нежели новым бегством лишить своих детей наследственного княжения. Когда, со слезами провожаемый своей семьей, епископом и духовенством, боярами и гражданами, князь сел в ладью, то поднялся сильный ветер; гребцы долго не могли справиться, с ним, и ладью все относило назад. Это обстоятельство было сочтено худым знамением.
В Орде от своих доброхотов Александр узнал, что хан очень на него гневен и определил ему смертную казнь; узнал потом, что назначен и сам день казни, именно 29 октября (1339 г.). В этот день он встал рано и велел бывшим с ним священникам отслужить заутреню. Потом сел на коня и поехал собирать вести о своей участи; послал за тем же к главной ханше. Все вести подтвердили, что смертный час близок. Воротясь в ставку, Александр исповедовался у своего духовного отца и принял св. дары; то же сделал и сын его Федор и бывшие с ним бояре; никто не чаял остаться в живых. Вскоре прибежали княжие отроки и с плачем возвестили, что уже идут Черкасы и Татары, посланные на убиение. Князь сам вышел к ним навстречу. Варвары схватили его, «<«рвали с него одежды и нагого подвели к сидевшему на коне и окруженному большою свитой вельможе Товлубию, который распоряжался казнью. «Убейте», крикнул Товлубий. Убийцы тотчас пронзили Александра и сына его Федора, и когда те упали на землю, отрубили им головы. Бояре и слуги Польшею частью в ужасе разбежались в разные стороны. Некоторые из них однако остались; взяли тела своих князей и отвезли их в Тверь, где они и были погребены в Спасском соборе. На Тверском столе снова сел смирный, осторожный Константин Михайлович. Победа Москвы над Тверью вылилась, между прочим, в том, что Калита велел снять колокол у Тверского Спасского собора и привести его в Москву{7}.
Иван Данилович, по прозванию Калита (т. е. денежный мешок или кошель, в переносном смысле — скопидом), с одной стороны, является перед лицом истории с неприглядными чертами человека жестокого и пронырливого, который раболепствовал в Орде, чтобы снискать милость хана, и прибегал ко всяким козням, чтобы погубить своего соперника. (' другой стороны, мы видим умного, заботливого хозяина своей земли, водворившего в ней спокойствие и безопасность от татарских разорений. «Седе на великое княжение Иван Данилович, — говорят летописцы, — и бысть тишина Христианом на многа лета, и престаша Татарове воевати Русскую землю». Таковы обыкновенно бывали и в других (гранах основатели государственного могущества, собиратели какой-либо раздробленной народности, действовавшие в условиях, в духе своего времени и не всегда затруднявшиеся в выборе средств для достижения главных целей. Хотя бы к этим целям такой деятель стремился эгоистично, т. е. имея в виду прежде всего возвышение собственное и своего рода, тем не менее, потомство, пользующееся плодами его политики, обыкновенно вспоминает о нем с уважением и признательностью. В отношении к первым Московским князям народное уважение и признательность еще увеличиваются в виду того, что, начав собирать разрозненные части Русской земли и полагая основание нашему национальному единству, они тем самым приготовляли постепенное, верное избавление Руси от варварского ига и ее будущее полное торжество над темными силами Азии.
Как истый хозяин и скопидом, Иван Данилович Калита хотя значительно увеличил собственное Московское княжение, но совершил это увеличение не оружием и кровопролитием, а денежною куплею. Он «примыслил» от соседних княжений несколько городов и волостей с большим количеством слобод, которые покупал у обедневших князей, бояр и монастырей. При нем Московская земля, во-первых, заключала в себе все течение реки Москвы с городами: Можайском, Звенигородом, Москвою и Коломною; далее, на юго-запад она простиралась от Коломны вверх по Оке, с городками Каширою и Серпуховом; а на северо-востоке владения Московские охватывали уже часть Поволжья, заключая в себе волжские города Углич и Кострому. Они перешли далеко и на северную сторону Волги: Калита купил у обедневших местных князей (потомков Константина Всеволодовича Ростовского) не только Углич, но также Галич Мерский и Белоозерск; впрочем, пока оставил их во владении наследственных князей, довольствуясь полною покорностью последних. Для подчинения себе удельных Ростовских князей он пользовался также семейными связями. Так он выдал двух своих дочерей за Василия Давидовича Ярославского (внука Федора Черного) и Константина Васильевича Ростовского. Последний из них, т. е. Константин Ростовский, находился в совершенном повиновении у тестя: Московские бояре распоряжались в его стольном городе. В 1330 году прибыл в Ростов московский наместник Василий Кочева с товарищем своим Миняем и учинил великие притеснения гражданам, вымогая от них деньги (вероятно, для татарского выхода). Старшего ростовского боярина Аверкия они подвергли побоям и поруганию, на время повесив его вниз головою. Тогда многие местные бояре от такого насилия переехали