У него была замечательная внешность: стройная мускулистая фигура, черные волосы, обычно зачесанные назад, белоснежная кожа, задумчивые серые глаза, иногда ироничные, иногда добрые, редко злые – типичный европейский тип. Он не любил украшений, не носил даже часов, зато особое внимание уделял парфюму, всегда очень дорогому. Единственным его недостатком был небольшой рост, что становилось заметным в окружении других мужчин. Как многие низкорослые люди, он обладал твердым характером, который выдавали плотно сжатые губы и глубокая вертикальная морщинка между бровей.
Стыдно признаться, иногда я буквально желала смерти всем, кто окружал Франца, из одной только эгоистичной цели – обладать им единолично. Конечно, это была болезненная ревность к его друзьям, которым он уделял так много внимания, женщинам, которых он знал. Глупо и, наверное, даже жестоко, но я часто мечтала, чтобы он принадлежал только мне и никому больше, чтобы ему некуда было пойти и не к кому обратиться. Я призывала на его голову все мыслимые и немыслимые несчастья, только бы насладиться моей воображаемой властью над ним, которой на самом деле не обладала. Мечты бывали настолько красочны, что в моем воспаленном воображении изредка начинали походить на правду. Каких – либо особых сожалений по этому поводу я не испытывала. Даже удивительно, как легко можно пожелать ближнему своему всяческих бед и ни капли не раскаяться в этом. Нет ни малейшего смысла обманывать себя. Чужие страдания теряют значимость в ту самую секунду, когда в бой вступает его величество «собственный интерес».
* * *
Осень 2хх5 года
Следующий день выдался пасмурным и темным. Под освещенным куполом больничного парка царило вечное лето. Но сквозь стеклянную крышу все же можно было видеть, как над мегаполисом нависли свинцовые тучи, поглотив и без того скудный осенний свет. Было уже довольно холодно. Сменившаяся медсестра сообщила, что за пределами госпитального центра прямо с утра зарядил дождь.
Серое небо изрядно подпортило настроение. Всё в зимнем саду выглядело парадоксальным, искусственным. Замечательный парк, чудо технологии, не радовал глаза. Щебет птиц утратил беззаботность, ароматы цветов, проникавшие в палату, раздражали. Больные угрюмо бродили по коридорам, их угнетал диетический завтрак. В такую погоду хочется грога, жареных ребрышек, горячих тостов, а не постной каши и какао с молоком. На самом деле я люблю дождь, и предпочла бы подлинный стук его капель о кровлю искусственным тропикам за окном. Даже моя соседка, выглянув с утра в окно, моментально распрощалась со своим оптимизмом. Скрываясь от бдительного надзора дежурной медсестры, она с аппетитом поглощала соленые крекеры, что было ей строжайше запрещено. До обеда мы играли в подкидного дурака, старались развеселить друг друга анекдотами и пустой болтовней. К сожалению, наши легкомысленные занятия совсем не поднимали настроения. Такие дни начинаются с предчувствия неприятностей и, как правило, паршиво заканчиваются.
Вера больше предпочитала рассказывать о себе. Она не умела слушать. Речь успокаивала ее, как легкое журчание воды в ручье. Утром, едва больница только начала оживать, моя соседка успела сбегать вниз, раздобыть конфет и печенья из автоматов. Горячие напитки для посетителей продавались на нашем этаже. Это, по словам моей новой подруги, делало её жизнь здесь гораздо более приятной. Теперь она угощала всем этим меня и трещала без умолку. Так я узнала о Вере и ее семье почти всё. Про детей, что сейчас находятся в частном интернате и навещают мать раз в месяц. Про мужа, вынужденного много работать, чтобы оплатить дорогое, не смотря на страховку, лечение. Она сообщила, что по мнению врачей у неё развился рак желудка. Здоровых тканей осталось мало, и ей была показана строжайшая диета. После того, как лечение уничтожило опухоль, Вере объявили о необходимости делать пересадку, и уже взяли необходимые для этого материалы. Для этого ее временно перевели в общее терапевтическое отделение, куда попадали пациенты с самыми разными диагнозами. Вера толком не понимала, что её ожидает, сообщила только, что врач упоминал операцию и стволовые клетки. Затем ей пообещали провести «генетическую коррекцию» (этот термин она также не поняла), чтобы болезнь не возобновилась снова.
Я недоверчиво оглядела пышные формы моей соседки. Вера смутилась, видимо разглядев мои сомнения, зашептала:
– Да, да. Они утверждают, что рак. И в очень запущенной стадии.
Она помрачнела.
– Мы ужасно беззащитны перед своими страхами. Разве нет?
Вера задумалась. Я не решалась прервать её молчание. Может быть, ожидала услышать важные для себя слова или попросту опасалась сбить подругу с мысли. Вдруг она сказала:
– Я ведь очень боялась. Знала, что с судьбой, с жизнью своей играю, что детей этим своих предаю, а страх перед болезнью всё равно был сильнее меня. – Она говорила сбивчиво, глотая звуки. – Трусиха я жуткая. У меня боли начались, рвало по утрам, даже с кровью. Усыхать стала, а ужас перед больницей или, может, перед лечением, побороть не получалось. Знаешь, это когда увидишь перед собой только лишь здание, тень онкологической больницы, и со страху начинаешь всюду подозревать у себя эту болезнь. Прикидываешь, что будет, если тебе придётся когда-нибудь переступить порог этого жуткого госпиталя.
Она замолчала.
– Плохо я объясняю. Наверное оттого, что сама толком не соображу, что со мною тогда происходило. Нет, сейчас понимаю, что дурой была. Начни лечиться раньше, не провела бы здесь полгода. Получается, от моих страхов всё только хуже вышло. Никому никакой пользы это не дало.
Она замолчала на секунду, потом воскликнула:
– Ох, и глупа же я была!
Некоторое время Вера сидела нахмурившись. Однако не в ее характере было долго унывать. Вскоре она заулыбалась, хихикнула в кулак, и наш разговор перешёл на какие-то мелочи, которыми пациенты любят делиться друг с другом. Он выходил пустым, ничто более не мешало мне размышлять. Я попыталась припомнить: доводилось ли мне так сильно чего-либо бояться? Раньше, совсем давно, я, как и все, опасалась остаться без денег, задолжать, попасть в аварию или, как моя соседка, тяжело заболеть. Это все обычные страхи, присущие каждому и довольно банальные.
«А Вера разве не банальна?»
Я мысленно пожала плечами. Вопрос риторический. Все мы похожи и в то же время индивидуальны, а грань часто настолько стерта, что может показаться, будто ее и нет. Меня смутило иное. Оказывается, после встречи с Францем, я перестала бояться вовсе. Утратила чувство самосохранения, без которого не выжить в социуме. Наверное, когда во мне умер страх, окончательно погибла и моя жизнь.
* * *
После обеда меня вызвали к врачу. Дурные предчувствия, накопившиеся за утро, принялись воплощаться с того момента, как санитарка вкатила в палату никелированную тележку с едой. Раздражение накатило лавиной. Начать хотя бы с несоленой, безвкусной, неаппетитной пищи, которую подмывало выбросить в окно. Овощной суп был отвратителен. Я проглотила всего две ложки и решительно отодвинула тарелку. К запеканке из брокколи не смогла притронуться вовсе. Ни ее вид, ни запах аппетита во мне не возбуждали. Даже отковырнуть кусочек вилкой было, пожалуй, сродни настоящему подвигу.
Деловитая медсестра, забежавшая на раздачу лекарств, укоризненно покачала головой и приняла мой поднос. В руках она держала пластиковый чемоданчик с множеством ячеек, который предварительно поставила на мою тумбочку. Ячейки, как я заметила, были тщательно промаркированы. В них были разложены лекарства, предназначенные для больных. Метки облегчали сортировку и не позволяли перепутать назначения врача. Убедившись, что мы приняли свои таблетки и микстуры, сестра подхватила ящичек и направилась к дверям. Покидая палату, она сообщила, что меня ожидает доктор.
Какая-то ужасная неведомая сила, непреодолимая, пугающая, сдавила мне сердце, как бы кулаком выбила из легких воздух. Болезненная игла пронзила грудь. Я громко застонала. Медсестра подскочила, взволнованно оглядываясь на монитор. Только тогда я поняла, что рукою ухватилась за больничную пижаму, что была надета на мне, раздирая материю ногтями. Со своей кровати на меня испуганно глядела соседка. Мой неожиданный приступ, похоже, сильно ее напугал. Пухлая ладонь Веры судорожно прижалась к необъятной груди, а глаза стали, пожалуй, раза в два круглее.
– Чего вы на меня уставились? – огрызнулась я, ещё не понимая толком, что произошло. Действуя скорее по инерции, чем по здравому разумению, я сделала попытку встать: – Уже иду.
– Вам необходимо прилечь, – холодно возразила медсестра. – Я сообщу лечащему врачу о вашем состоянии, и мы наметим другое время. Да лягте же!
Ее сильные руки прижали мои плечи к подушке, не давая приподняться. На внешней стороне ладони красовалась красная татуировка с цифрами серийного номера. Символ принадлежности к медицинским роботам.