Читать интересную книгу Слуга царю... - Андрей Ерпылев

Петрушка Трубецкой, подлец!..

Так и есть! Рядом, щегольски подбоченясь в седле, красовался поручик князь Трубецкой-второй собственной персоной, как всегда скаливший великолепные зубы. Еще бы не скалить зубы, когда на дворе погожий апрельский денек, причем солнышко жарит совсем по-майски, когда тебе двадцать три года, а проблем никаких, разве что всякого рода амурные делишки да небольшие карточные долги, которые все равно так или иначе платить не тебе, а родимому тятеньке Николаю Орестовичу, тоже в недалеком прошлом гвардейцу, хоть и служившему не в ее императорского величества лейб-гвардии Уланском полку, а в Кавалергардском и к тому же рангом повыше — ротмистром. А вот когда тебе уже тридцать семь, а на плечах кроме полковничьих эполет еще чертова прорва всяческих забот — от семейных до государственных, причем семейные и государственные сложно и прихотливо переплетаются, ненавязчиво перетекая друг в друга и плодя всевозможные промежуточные нюансы, то уже и солнышко как-то не так греет, и свежеиспеченный «под обстоятельство» княжеский титул «не в масть», и высочайшая благорасположенность…

— Потрудитесь хотя бы на плацу обращаться к старшему по чину согласно уложениям воинского устава, поручик!

Конечно, отбрил молокососа чересчур сухо и резко, но надо же в конце концов поставить на место этого титулованного недоросля. Развели, понимаешь, панибратство с командиром!..

«Не кипятись, полковник хренов! — тут же одернул Александра, досадливо поморщившегося, язвительный внутренний голос. — Забыл себя самого в подобном нежном возрасте? Да парнишка же перед тобой звездочкой новенькой красуется, недели ведь не носит, вот и егозит. Сам-то, помнишь?..»

Конечно же все Бежецкий помнил и все понимал, и нелегко ему давалась роль сурового отца-командира, да еще после стольких лет совсем другой службы… И к Петрушке-Петеньке он сразу привязался: очень уж напоминал непосредственный и веселый поручик Володьку, канувшего, кажется, навеки в мутную потустороннюю бездну… Но не показывать же этого мальчишке, да еще перед всем полком!

— Займите свое место в строю, поручик! — таким тоном и заморозить можно, но куда деваться…

Поручик Трубецкой по-мальчишески поджал губы, обиженно, но четко козырнул и, лихо развернув своего Беллерофонта (как же, интересно знать, он его уменьшительно-ласкательно кличет, а? Белля? Фоня?..), делано невозмутимо неторопливой рысью направился к сине-красным шеренгам своего эскадрона, хотя по-мальчишески оттопыренные уши, топорщащиеся под крошечным синим четырехугольным кивером, лихо, по полковой моде, сдвинутым на затылок, предательски зарозовели.

«Небось сейчас обдумывает формулу вызова „этого старого сухаря“, то есть меня, грешного, на дуэль, — насмешливо подумал Бежецкий, глядя ему вслед. — Дудки, не доставлю я тебе такого удовольствия, Петруша. Да и папаша уши оборвет, если что. Не посмотрит на звездочки!»

Но шутки шутками… Александр повернулся в седле к полковнику князю Гверцианидзе, также осуждающе глядевшему вслед юному Трубецкому:

— Командуйте, Эдуард Ираклиевич.

Старый служака подобрал живот и приосанился.

— Первый эскадрон!..

* * *

Конечно, ничего похожего на реальную службу так и не получилось. Дежурства во дворце, вахт— и плац-парады во время празднеств, а главное — постоянная и утомительная до крайности муштра, выездка в манеже и прочая, и прочая, и прочая… Естественно, в боксах при казармах лейб-гвардии Уланского полка в Новом Петергофе стояли до поры и другие верные лошадки — гусеничные бронетранспортеры с вычурным значком полка на бортах, в цейхгаузе висели камуфляжные комбинезоны, каски, бронежилеты, стояли вдоль стен ухоженные автоматические карабины, но…

Следуя какому-то идиотскому изгибу штабной логики, все три уланских полка да один из гусарских — Гродненский (бывший Володькин, кстати) — из всей гвардейской кавалерии пересадили на бронетехнику, когда еще в конце тридцатых годов прошлого века стало окончательно и бесповоротно ясно, что боевой век лошадки-труженицы закончился раз и навсегда, а молодецкие кавалерийские атаки в сомкнутом строю никогда не возродятся. Казалось бы, быстроходные бронемашины созданы для кирасир, конногвардейцев и кавалергардов — тяжелой кавалерии, настоящих «танков» прошлых веков, но… Упомянутые полки, равно как драгунские и лейб-гвардии гусарский, в начале сороковых, сразу после принятия на вооружение изобретенного господином Сикорским геликоптера (он же по-русски вертолет), оседлали винтокрылую машину. Прикованным к земле уланам оставалось лишь с тоской взирать на «крылатую кавалерию»… Впрочем, с середины прошлого года ВСЯ гвардия вынуждена была забыть о реальной боевой подготовке и защитной форме. Теперь, в цветных и нелепых парадных мундирах образца позапрошлого столетия, гвардейцы разбивали вдрызг сапогами и копытами лошадей плацы, готовясь к самому грандиозному юбилею в истории Империи — празднованию трехсотлетия основания стольного Санкт-Петербурга. Проекты и прожекты торжеств не шли ни в какое сравнение ни с двухсотлетием, ни с четвертьтысячелетием, с великой помпой отмеченным в необычно холодном 1953 году… Волей судьбы трехсотлетие «счастливо» совпало с еще одной датой — десятилетием царствования Николая II и почти круглой годовщиной — 390-летием дома Романовых, поэтому приобрело какой-то дополнительный смысл, становясь как бы неофициальной репетицией грядущего четырехсотлетия.

По всей столице кипела лихорадочная деятельность: подряды на капитальный ремонт, а то и на реконструкцию множества зданий были расхватаны, что называется, влет, обновлялось все, что могло быть обновлено, восстанавливалось все, что могло быть восстановлено, и отстраивалось заново все, что можно было отстроить. Всерьез рассматривался чей-то сумасшедший прожект, причем проталкиваемый с солидной поддержкой на самом верху, о восстановлении петровского варианта Васильеостровской системы каналов, закопанных еще в XVIII столетии за полной ненадобностью и превращенных в пресловутые «линии». Что сие грандиозное мероприятие давало городу, кроме радикального умножения армии столичных комаров да солидных сумм, перетекших бы в случае успеха заведомо провальной затеи в чей-то бездонный карман, не брался сказать никто. Александр, бывало, до слез хохотал над статьей какого-нибудь Пупкина-Запардонского, отстаивающего насущную необходимость сноса высотного здания Корпуса за Охтой и вкупе с ним всех построек выше Александрийского столпа и шпилей — петропавловского и адмиралтейского, дабы возродить облик Санкт-Петербурга петровско-екатерининских времен. Слава богу, никто не потребовал сноса вообще всех строений до состояния первозданного ниеншанцского болота, из которого Великий Петр, чертыхаясь, выдирал свои ботфорты, готовясь прорубать окно в Европу… Эх, как развернулся бы сейчас со своим острым и ядовитым пером покойный Мотька Владовский, павший, увы, жертвой прошлогодних событий!..

Все бы ничего, но лейб-гвардии Уланскому ее величества полку наряду со стрелками Флотского экипажа и преображенцами через неделю предстояло присутствовать при торжественном открытии величественного памятника императору Александру Четвертому, отцу его императорского величества Николая II Александровича своего рода спусковом крючке череды торжественных мероприятий, плавно перетекающих в само празднование. Это весьма ответственное дело стало дебютом Бежецкого в роли командира одного из самых прославленных полков гвардии, подпоручиком которого он и начинал свою службу полтора десятка лет назад…

4

Неделя, проведенная экспедицией возле «артефакта», показалась Александру чуть ли не самой скучной в жизни. В этом мире, естественно. На том свете, особенно во времена курсантские, случалось и похуже…

Собственно говоря, исполнение всех функций «отца-командира», кроме добычи пропитания и защиты от реальных и гипотетических опасностей (включая таинственного ночного ревуна), для Бежецкого завершилось сразу после того, как заново (на почтительном расстоянии от непосредственной цели визита, конечно) были разбиты походные шатры. Весь великовозрастный «детсад», не обращая уже никакого внимания на усталость, ветер и снегопад, отправился осматривать, ощупывать, обмеривать и совершать еще массу необходимых действий, чуть ли не пробуя на зуб то, что простенько и со вкусом именовалось пунктом «гамма» на экспедиционных картах-двухверстках, изготовленных крошечным тиражом в картографических мастерских при Генеральном штабе по специальному заказу Отдела. Уже готовые достать не представлялось возможным, поскольку в этих местах боевые действия никем и никогда не велись со времен Ермака Тимофеевича, да и не планировались в обозримом будущем. Географические карты данной местности, разумеется, наличествовали, но самая точная, как выяснилось, соответствовала реальному положению дел еще меньше, чем ее средневековый аналог, на котором картограф ничтоже сумняшеся помещал то там, то здесь всяких «песьеголовых людей», драконов с гидрами и мифических «бамбров», представлявшихся ему чем-то средним между персидским котом и южноафриканской гиеной. Отсутствием фантастического «зверинца» да наукообразными пометками разного рода земельные планы, до сих пор применявшиеся в губернии, собственно, и отличались от музейных образцов. Да и скажите на милость, какая разница, где именно протекает та или иная таежная речушка или какова точная высота над уровнем моря какой-нибудь безымянной и поросшей лесом сопки, если на территории губернии легко уместятся Франция и Германия вкупе с более мелкими соседями, и, как поется в балладе Высоцкого, незабвенного в мире Александра: «Кругом пятьсот, и кто там, к черту, разберет…»