Читать интересную книгу Внутренний враг - Александр Снегирев

Он чувствовал, как тело неумолимо ползёт вниз. Гвозди рвали одежду, царапали живот и грудь.

— Ты сейчас упадёшь! — завопила Катя.

Он слышал, как она металась внизу. Бегала. Что бы подложить, подстелить?..

Он стал перебирать ногами, тщетно ища опору.

— Что же делать! — донеслось снизу.

Обернувшись, он увидел копну ветвей росшей возле дома калины. Оттолкнулся от крыши, чтобы упасть в этот куст, а не на бетонную дорожку и твёрдую землю. Закрыл глаза.

— Я тут в буфете мёд нашла, — сказала Катя, пододвигая к нему тарелку с медовыми сотами. — Не болит?

— Нормально. — Он стал кромсать соты ложкой и есть. — Меня в кружке самбо падать научили ещё в детстве.

На лице его было прочерчено несколько царапин. Бурели лёгкие ссадины. Падение с крыши обошлось для него много удачнее, чем для телефона. Ветки хлестнули, и бедром ударился. И локтем. Без переломов.

Катя сняла закипающий чайник с гнезда, не дождавшись, пока он отключится сам. Подлила в чашки. Поставила чайник на место. Опустевший неотключенный прибор зашипел, снова начав нагреваться.

— Сгорим, выключать надо. — Миша строго щёлкнул кнопкой.

Он решил пожить в доме подольше. Сообщил работодателям, что упал на тренировке, подозрение на перелом. Самочувствие же его, напротив, от свежего воздуха и загородной жизни только улучшилось.

Падение с крыши не погасило его страсти к преобразованию и благоустройству родового гнезда. Он решил сгрести сухие листья и пошёл в сарай за граблями. Он ещё ни разу не изучал содержимое сарая внимательно. Лопаты, тяпки, вилы, грабли. На полках жестянки с гвоздями. В углу старая газовая плита. Набрал и выдул воздух из длинного насоса. Взгляд упал на поперечную балку с намотанной верёвкой.

— Моё имущество, — сказал он, подпрыгнул и повис на балке. — Я Степан Васильевич Свет.

Он так бы и сидел в своих новых владениях, если бы не Катя. Вышли на прогулку. Справа населённый пункт посредством наполненной водой, заросшей колеи переходил в необихоженное, с торчащими тут и там молодыми деревцами поле, слева же ещё был отчасти под контролем человека. Именно слева сюда и вела полоса той бугристой, будто ходящей под ногами земли, которая на картах означалась дорогой и одновременно единственной местной улицей. По этой улице Миша с Катей и решили пройтись.

Подновленные домишки, принадлежавшие дачникам, были либо выкрашены в яркий цвет, либо одеты в пластик, чем походили на деревенских шмар, прикинувшихся в броские тряпки, чтобы сойти за городских, а лучше — сразу на заграничных. Большей же частью избы были черны и выпотрошены. У таких и крыши были содраны, и полы выворочены. Вспомнились фотографии лагерных заключенных, глядящих сквозь колючую проволоку. Великая пустота, не знающая обмана и справедливости, смотрела через черные окна. Людей или другой какой живности не было.

Мишу привлёк сгоревший дом. Вопреки уговорам Кати не пачкаться и «не копаться в чужой помойке», он вскочил на невысокий приступок фундамента в том месте, где раньше находился порог, и заглянул внутрь. Коробка потрескавшихся, изъеденных пламенем бревен. Посмотришь на них, и слышно, как они хрустели в огне. Печка со съехавшей набекрень трубой. Горы проросших сорняками шкварок людского быта. Спрыгнул туда, как в спущенный бассейн или могилу. Ковырнул носком ботинка. Краюха старой фотографии.

— Ну что у тебя там? — крикнула Катя.

Смел землю. Под разводами плесени угадывался портрет, от которого осталась только грудь. Мужчина. В форме. Ремешки, накладные карманы, блямба ордена Ленина.

Через планшетник Степан вошёл в Сеть, обнаружил сообщества любителей исторической реконструкции. Мужчины и женщины разных возрастов наряжались в костюмы прошлого, в том числе в форму НКВД. Форму шили по сохранившимся образцам, скупали костюмы после киносъёмок, разыскивали сохранившиеся подлинные вещи. Здесь же, на страничке любителей старины, можно было заказать точную копию любого приглянувшегося наряда. Степан порыскал по каталогу и выбрал себе гимнастёрку из серого коверкота. Серые носили вопреки положенным по уставу хаки. Заказал синие бриджи, ремень, портупею, чёрные сатиновые трусы, сорочку и настоящие старые хромовые сапоги коровьей кожи. Только фуражку не стал заказывать. Насчёт сапог у Степана возникли сомнения, нельзя покупать обувь без примерки, но он решил рискнуть. Есть в этом и аттракцион, и лотерея, и каприз. Он давно не позволял себе существенных трат. Вот и развлечётся.

В дверь позвонили. За окнами кромешная тьма, он дал Кате знак не шуметь, а сам тихо, стараясь не ступать на те доски, что скрипят, подкрался к двери. Степан понял — сделать вид, будто никого нет дома, не получится, гасить люстру поздно. Он не знал, как бы так посмотреть в глазок, чтобы звонящий, видя в глазке сначала свет, а потом затемнение, не догадался, что на него смотрят.

И Степана охватил ужас. Он вспомнил, что никакого звонка в дедовском доме нет. Он сам, когда приехал впервые, стучался в дверь веранды. А потом прошёл внутрь, обнаружив, что дверь открыта. А ведь она и сейчас открыта. А значит, тот, кто звонил в несуществующий звонок, уже прошёл на веранду и стоит теперь под дверью с веранды в дом. И глазка никакого нет.

Степан обернулся: Катя куда-то пропала. Ужас придавил Степана к полу. Неодолимое бремя. Степан смотрел на дверь, на щель под дверью. То, что звонило, уже внутри. Здесь. Оно вычерпывало из Степана силы. Свет стал меркнуть. Оно высасывало свет. Степан почувствовал дыхание. Не затылком. Не лицом. А всем своим существом почувствовал дыхание. Есть только одно спасение. Из последних сил Степан замотал головой, открыл глаза.

Вокруг была тьма. Щелчком выключателя Степан прогнал тьму из комнаты. Тьма смотрела на него чёрным окном.

— Кто звонил? — спросил Степан, чтобы услышать свой голос.

Катя перевернулась на другой бок.

Покупки доставили через несколько дней. Степан встретил курьера на станции. Раскошелился за доставку. Катя была в городе. Дома он нетерпеливо вскрыл коробку. Перед ним лежали предметы с картинки. Степан разглаживал ткань. Пробовал ремни на натяжение. Нюхал кожу сапог.

Скинул с себя одежду и облачился в новое. Непривычные железные пуговицы, скрипящий ремень. Правую ногу крепко обхватило ложе сапога, левая застряла в голенище. В приложенной рекомендации советовали смазать кожу касторкой или детским кремом. Среди оставшихся в доме лекарств Степан нашёл и касторку. Смазал. Отложил на два часа. Протопил печь, повалялся на кровати. Промасленный сапог стал более податливым. Нога протиснулась. Степан притопнул. Надел фуражку и стоял теперь перед зеркалом, осматривая себя со всех сторон.

Форма сидела ладно, точь-в-точь как на дедушке. Косые карманы добавляли атлетизма торсу, бриджи, а попросту шаровары, удлиняли ноги. Через форму, особенно через негнущуюся кожу сапог, в Степана вошла неведомая, новая сила. Сапогами можно притопывать, можно щёлкать каблуками, можно пинать, поддевать, растирать. Сапоги изменили осанку, жесты, взгляд. Степан смотрел в зеркало и видел молодого капитана НКВД. Он тронул горло, забранное лычками с золотым треугольником, звёздочкой и серебряной полосой. Только ордена Ленина не хватало. На фотографии у деда на левой стороне груди имелся орден, но Степан нигде его не находил.

Степан снял очки, спрятал в карман. Надвинул козырёк «лопатой» на глаза. Сдвинул фуражку на затылок. Во взгляде капитана блеснули никелированные ручки на дверцах воронков. Тюремные глазки блеснули.

— Поступило донесение, что ты призывал к разрушению СССР, это правда?

Степан сорвал фуражку с головы, прижал к груди.

— Товарищ начальник, меня оболгали, я не виноват, — прохныкал Миша и снова надел фуражку.

— Ты, гад, родину продал. Со спецслужбами каких иностранных государств состоишь в контакте?

Комкая фуражку, Миша взмолился:

— Товарищ начальник, пожалейте, у меня жена, дочка в школу пошла.

Надел фуражку.

— От жены у нас донесение имеется. Она тебя давно раскусила и обо всём честно написала. Об анекдотиках твоих поганых, о плохом влиянии на дочь.

— Что вы, товарищ начальник! Как можно!

— Ты враг, замаскировавшийся под честного гражданина. Призывал к свержению власти?

Степан ударил Мишу в подбородок. Миша упал на колени перед зеркалом, стал гладить зеркало, скрести ногтями.

— Товарищ начальник…

Ещё удар.

— Я просто сказал, что у каждого человека свой внутренний закон…

Кулаком в скулу.

— Власть у нас одна!

В глаз.

— Власть рабочих…

По носу.

— …И крестьян!

— А-а-а-а!!! — кричал Миша, пуская слюни.

— А-а-а-а!!! — ревел Степан.

Он стоял на коленях, тяжело дыша. Глаз быстро заплывал. Губа вздулась. Из ноздрей медленно выползали густые чёрные гусеницы. Из зеркала на Степана смотрел Степан Васильевич — фотография висела на противоположной стене. Блестящая латунная крышка урны поблёскивала с буфета.