Читать интересную книгу Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

пишется легко. Ощущение такое, будто я плыву по воде, гладкой и неоглядной, но вода не вода, а мои тексты. Я плохо владею способностью строить совершенную структуру текста, и часто возникает чувство, будто я перепрыгиваю с камня на камень, с одного слова на другое, или что-то сродни скачке на лошади по пересечённой местности.

— Вы читаете?

— Да. Много.

— Я слышал, что в пожилом возрасте многие перестают любить чтение. Вроде как, перенасыщенность впечатлениями жизни и глубокий скепсис в отношении всего того, о чём и пишут книги. Какую литературу предпочитаете вы?

— Всякую. Главное, чтобы автор имел талант. А талант это как свет. Свет украшает и бедную, даже полупустую комнату. А если света нет, то изобилие предметов, даже самых затейливых, не спасает. Будешь ходить, да спотыкаться на каждом шагу, чертыхаясь на углы и бесполезную резьбу, коли уж без света она и ни к чему. Так что, предпочтений особых нет. Особенно не люблю два жанра из всех существующих. Когда пишут мудрилы или мудилы. Часто они совмещаются в одном лице. Жизнь глубока, сложна, но проста в своих проявлениях. А у них наоборот. Затейливый узор скрывает пустоту чувств и души. Это такая прослойка среди людей, не обязательно и писателей.

Тут доктор посмотрел вверх, и Антон, перехватив его взгляд, увидел Венда, стоящего на вершине косогора.

— Им всё кажется, что они невероятно сложны и над всеми вознесены, что им всё позволено, — продолжил доктор, явно забрасывая посыл, что «мудрила» он же «мудила» стоит на макушке холма. — Сверху на всех сморкаться. Только вот кем позволено? Овладев виртуозностью в том или ином жанре жизни, они мнят себя, как и здешние, аристократами духа. Нет никаких аристократов духа. Поверьте как врачу. Есть разумные, добрые, устойчивые психически. Талантливые, но чувствительные и неустойчивые эмоционально. Равнодушные и эмоционально бесцветные. Изворотливые лживые и чёрствые, и наконец, откровенно злые, жестокие, недоразвитые чурбаны. Вот и всё, в общем-то, деление.

— А у злыдней нарушение работы зеркальных нейронов? Как у аутистов — слепота мозга?

— Не совсем так уж и однозначно…

— Нарушение функционирования мозжечковой миндалины?

— Не всё так просто, — доктор отмахнулся от него, не желая читать лекции в столь благодатный час отдыха, — Не пытайся блеснуть тем, в чём не смыслишь.

— Доктор, почему вы не любите Рудольфа?

— Он дисгармоничен, потому и общаться с ним не тянет.

— Разве не прямая ваша обязанность исцелять психопатов?

— Разве я такое сказал?! — тут доктор нахмурил чёрные брови козырьком над усмешливыми глазами, чтобы скрыть своё истинное отношение к замечанию Антона. — Ты с диагнозом поспешил, ботаник! Он соблюдает сам и поддерживает безупречную дисциплину среди весьма непростых ребят космодесантного корпуса. Поднимает также уровень их наличного развития, а среди них, чтобы ты знал, есть и такие, которые подобны медяшкам никчемным по своей человеческой стоимости если. И тут Рудольф прав, когда ругается, что нашу базу превратили в какой-то кошель нищего, куда сбрасывают эту самую никчемную медь…

— Какую медь? — не понял его историзма Антон.

— Милостыня как бы, когда отдают то, что самим не жалко. Вот он их и зовёт медными чушками, из которых ему ставят в обязанность выплавить титановые образцы. Титанов духа, так сказать. Или ты думаешь, что сюда шлют ребят с условно золотой или серебряной аттестацией? Пожалуй, у одного Венда золотой диплом был на момент его присылки сюда. Да ещё у тебя серебряный, но вы ж из тех, кто добровольно сюда прибыли, даже конкурс прошли как одни из лучших…

— Вот почему он обзывает Сурепина Глеба «медяком», — сказал Антон. — И многих, когда ругается. «Медяшки окисленные, я вам начищу ваши медные лбы, чтоб они сияли»! — Антон повторил слова Рудольфа и засмеялся, — А я всё удивлялся. Ладно Глеб, он реально рыжей масти, а другие то вовсе нет. А вот Олега он, хотя и не любит, никогда не обзывает.

— С чего взял, что он Олега не любит? Как раз наоборот. Жалеет его как отец родной.

— Ничего себе жалостливый! — присвистнул Антон. — Так вдарил, что челюсть ему сломал. Ребята говорили, лучше бы отправил на дальний объект до конца срока исправления, чем так…

— А ты в курсе о наличии секретного пункта, что убийц, появись они тут, необходимо ликвидировать?

Антон разинул рот, — Откуда ж… если секретный… неужели, такое тут когда и было? Чтобы свои своих же землян ликвидировали…

— «Свои своих» — пробурчал доктор. — А преступления самих землян против местных уже за таковые не считаются?

— Всё равно. Самодисциплина у Венда не на высоте, в таком случае…

— Самодисциплина у него такова, что всякий позавидует. И не бросайся определениями, если не знаешь их смысла. Тут сам социум патологический, и все живущие здесь в той или иной степени люди искорёженные. К тому же Венд ко мне за психологической помощью не обращался ни разу, и даже обратись он, я бы тебе его диагноза не озвучил! — Франк помрачнел. То ли задел его Антон своей недобрым замечанием в адрес Венда, то ли сама затронутая тема ему не казалась уместной. И вовсе не из-за нелюбви к Венду, доктор угасил свою лучезарную улыбку. Он вообще не любил критиканов в адрес своих же ближних. — У тебя с ним какие-то личные трения? — спросил он.

— С чего бы? — уклонился Антон. Доктор искоса и зорко глянул на тонко выточенный и насупившийся профиль младшего коллеги наземного труженика Рахманова, явно что-то уяснив для себя.

— Арсений тобой не нахвалится, — с Арсением Тимуровичем доктор пребывал в дружеском общении, в том числе сойдясь и на почве садоводческих экспериментов, и уже не желая развивать тему Венда, принялся созерцать Нэю.

Жаркие страсти вокруг Снегурочки

Она, стоя на мелководье, играла с чьим-то ребёнком. Нагнувшись, бесстыдно-наивная, как и окружающие её дети, она всё же не была ребёнком. Мокрая юбчонка натянулась на упругих ягодицах, став совсем прозрачной от воды. Антон отвернулся, невольно разглядев, что под тканью на ней ничего нет. Он ощутил волнение, но сам же себя встряхнул, вводя в целомудренные рамки. Она настолько заигралась и очевидно не осознавала, что открывает себя взорам мимо проходящих троллей, и Антон решил немедленно отвлечь её от игры, защитить от инфлюаций недоброго окружающего мира…

Он издал художественный свист, птичью трель, и она распрямилась, повернулась в его сторону, сразу поняв, кто подаёт ей столь странный сигнал, и вовсе не птица. Ведь Антон сам же передразнивал птиц, сидя за столиком в её цветниках, когда отдыхал после утренней пробежки, поражая её своим умением имитировать голоса пернатых.

Оставив в покое малыша, тут