глаз таинству продолжения жизни со стороны малых тварей.
— Туман-то какой прёт от воды. Ты как тут и выживаешь, не стынешь?
— Озеро дышит. Чуешь, какое чистое у него дыхание?
— Как это вода может дышать? — зло перечил Хагор.
— Вода-то не может, да ведь она жизнью наполнена от поверхности своей до самого дна.
— И где ж тут чистота? В чём она? В мерзких лягах, в вонючей рыбе или в вечно гадящих и изъеденных блохами водоплавающих птицах? — Хагор был подобен маленькому ребёнку, выражающему своё капризное несогласие старшему и терпимому.
— Она в самой их безмолвной душе, в их послушании законам мира.
— Где же и безмолвие? Орут так, что вибрация всю атмосферу вокруг сотрясает.
— Безмолвие — это значит отсутствие скверных слов. А их собственное звучание — это их способ проявления себя в мире. Они заявляют о том, что они живые. Своим запахом, своим криком, шелестом и щебетом они и выражают свою суть.
Лес, росший вокруг, накрытый опустившимся с небес сумраком казался сплошной, непроницаемой и чёрно-фиолетовой стеной. Там, за нею уже кто-то тоненько вскрикивал, шуршал, иногда с треском ломались сучья.
— Не страшно тебе тут? Одному?
— Чего ж в лесу может быть страшного? Зверь зря не нападёт. Если его повадки знаешь, сам не сунешься, где он охотится. А деревья не кусаются.
— Лес не сам по себе страшен, а злодеями, которые в нём бродят. Люди страшнее зверей.
— Ко мне не сунется никто. У меня стража. Летучая.
— Как ты можешь жить в этой вони? Эти собаки настолько нечистые…
— Вонь исходит от ужасных человечьих городов.
— Не скажи. Люди, благодаря своим техническим приспособлениям, хорошо научились маскировать свою вонь и прятать от глаз, куда подальше, свои нечистоты. В городах цветут цветы, играют бликами тысячи окон, особенно на рассвете и закате. Резные башни и мозаичные крыши бесчисленных зданий, затейливых храмов нагромождены не абы как, а следуя определённому и продуманному порядку. Дороги гладкие и удобные для ходьбы и для езды на быстрых и сверкающих машинах. По ночам искусственные огни освещают улицы ярче звёзд, благоухают нарядные женщины, для мужчин открыты сотни увеселительных домов, где вкусная и ароматная еда. Города людей очень красивы. Имею в виду внешний фасад. Всё скверное умело скрыто за стенами.
— Чем и не жизнь, а Хагор? Особенно после бутылочки «Матери Воды»?
— Она уже не помогает мне, не глушит мою боль. Как же болит у меня всё! Глаза не различают цветов, рот не чувствует вкуса того, что я вынужден в него пихать, кожа зудит и трескается, внутренности при малейшем неловком движении как тяжелые булыжники бьют изнутри мои вялые мышцы и скрипучие кости. А травы и настои Инэлии приносят только временное облегчение. Поскольку не телесная моя мука, она другого свойства…
— Не ной! Лети! — властно приказал Хор-Арх, и Хагор подчинился. Хор-Арх долго смотрел ему вслед, пока Хагор, похожий на крылана, не растворился в сумеречном небе. После этого Хор-Арх осторожно спустился вниз к воде. Он заметно выделялся белеющей туникой на фоне почти сплошь чёрных зарослей и скал. И только озеро светилось остаточным светом неба, отражая его в себе. Пока ещё малочисленные, звёзды просовывали свои острые щупальца сквозь обесцвеченную атмосферу, ища тех, кто им поклонялся и возносил оттуда, из непроглядного низа вверх своё восхищение их недосягаемостью, их блистающей красотой. Склонив лобастую голову, опустив длинные руки, маленький и нескладный, похожий на пустынника, высушенного постом, Хор-Арх вовсе не молился Вышнему, как могло бы это показаться случайному свидетелю, будь он тут. Он продолжал то, что и прервал настырный соотечественник, то есть плакал, стоя на берегу лесного озера.
Знойное утро
На берегу лесного озера обустроили пляж. Пески планеты имели одну особенность, в зависимости от слагающих местность пород и почв, пески были разноцветные. У озера, расположенного в прилегающей к лесопарку зоне, где сам лесопарк переходил в обычный и дикий лес, пески выглядели розоватыми, и в отсутствии облачности они искрились от включений мельчайшего кварца, отражая в себе молочно-белое светило, если в ясный день. В периоды духоты и жары здесь купались, и моду эту ввели обитатели «Зеркального Лабиринта», они первыми освоили и пляж, и озеро с его неглубоким и песчаным дном. «Мечту» завалили заказами на пошив купальных костюмов и платьев.
Антон предпочитал купаться в горах или в подземном бассейне после тренировок. Проявлял ли он брезгливость, как и Венд, к местным? Нет, конечно. Но обилие людей не располагало к купанию. Зато доктор Франк купался тут часто. Он подсел к Антону, сидящему на поросшем выцветшей травой склоне крутого берега, чуть вдали от песчаного пляжа. Довольный и мокрый доктор растирал себя пушистым местным изделием.
— До чего нежный у них текстиль. Если бы не его чрезвычайная тонкость, я бы сказал, что по своим бактерицидным свойствам он похож на земной лён.
Франк улыбался, и широкая эта улыбка собирала в складки его щёки. Всё же старость доктора временами и проявляла себя. Но отменное тренированное тело вводило в заблуждение в отношении его возраста, весьма солидного. Ткань его купальных шорт не впитывала воду, а жара моментально высушила влагу со смуглой кожи, и доктор выглядел сухим, будто и не купался. Слушая Антона, он одновременно пристально за кем-то следил, глядя с холма вниз. Проследив направление его взгляда, Антон увидел Нэю.
Она, в короткой юбочке и открытой майке, плескалась у берега. Вначале Антон и не выделил её из кучи плескающихся детей. В мокрых косичках мерцали заколки. Она не умела плавать, и Антон видел, как зайдя по пояс в воду, она пугливо стояла, растопырив руки и щурясь на свету. Расплавленное серебро мерцало на зелёной поверхности, подобной светлому нефриту, а Нэя матово парила в этом мерцании.
Франк перехватил заинтересованный взгляд соседа, — Как жаль… — и сразу же перестал улыбаться.
— Что вам жаль? — не понял Антон.
— Её жаль.
— За что?
— Есть за что. Она слишком уникальная девушка, чтобы хоть кто смел относиться к ней так, как… Почему ты один?
— Мне нормально одному. А вам?
— Я стар. Хотя и не думай, что у старых людей атрофированы желания и чувства. Вовсе нет. Всё, как и в молодости. Разве что мы, старики, это таим.
— Доктор, о чём вы печатаете на планшете, как в старину? У себя в медотсеке?
— Удивишься, если скажу, что роман?
— Нет.
— Вот представь, мысль перетекает из пальцев в буквы, буквы слагаются в слова, ну и так далее. Пальцы же связаны напрямую с центрами речи, они же и структуры мышления. И