Читать интересную книгу Северные баллады - Вера Скоробогатова

Манящая загадка направляла размышления Олеси в иное русло, и жизнь вновь начинала казаться яркой. Рождались новые мечты, которые хотелось сейчас же реализовать. Но на это не хватало смелости. Легко ли молодой, привлекательной особе решиться на лесное странствие в одиночку?

Многие соглашались поехать с Олесей, однако любые спутники рассеяли бы лесное очарование, помешали бы встрече с Большой Рыбой, а значит – лишили бы путешествие смысла. И всё-таки мечты жили, ожидая своего часа; они сглаживали своим сдержанным матовым свечением все неприятности.

Олеся знала, что мертвые являются живым лишь тогда, когда сами хотят, чтобы их увидели. Те, кто не успел выполнить миссию своей жизни, чья жизнь оборвалась внезапно и преждевременно, оставляют после себя сильный энергетический след, – от него и питаются видения. Оставалось непонятным, зачем они сделали своей избранницей маленькую девочку? Возможно, к ним никто, кроме Олеси, не забредал, и призраки всего лишь хотели поздравить ее с днем рождения. Когда-то они ходили по земле обычными людьми из плоти и крови и ничто человеческое им не было чуждо… Однако они необратимо перевернули всё ее существо: с четырех лет Олеся жила в двух мирах одновременно.

Копатели

Они копали «линию Маннергейма» и все попадавшиеся на пути места боев. Состоявших в отряде парней объединяла одна весомая черта – «гоблинство».

Они слушали панк-рок и поведением были бы схожи с панками, если б не страсть к деньгам, хорошей технике и дорогим предметам домашнего обихода.

Они все когда-нибудь умирали, но не умерли. Это были бывшие «псы войны», настолько привыкшие к облику смерти, что не могли без него обходиться. В Ленобласти они увлеченно доставали смерть из-под земли – в виде снарядов и незахороненных трупов.

Подсознательно у бывших солдат продолжалась внутренняя борьба: в реальности и в воображении играя своими и чужими жизнями, они подтверждали себе свою значимость на земле. Тянущийся из прошлого пронизывающий страх бывал сладостно распят страстной смелостью души, что вызывало общее, им одним понятное веселье.

Они слыли склонными к агрессии националистами, пьяными водили машину, валялись в грязи, спали в лесу под дождем и на захолустных вокзалах. Они вскрывали ножами вытащенные из земли консервные банки времен Финской войны и уплетали их содержимое. «Не от голода, – говорил Антон, – а из принципа причастности».

Втянутые когда-то в боевые действия, они научились быть профессионалами. Но после войны им некуда было пойти с такими умениями. Военная служба в мирное время с ее дисциплиной не подходила анархично настроенным людям, как, впрочем, и остальные профессии, не требующие таланта выживания. Они могли бы стать спасателями, если б не подорванное на войне здоровье.

Несмотря на возможности льготного обучения в вузах и трудоустройства, все они чувствовали себя выброшенными из жизни общества. Они оставались иными… И образовывали союз, не принимавший чужих. Безжалостные, отстраненные, всегда готовые дать боевой отпор, они, казалось, ценили лишь одно – свои поездки в лес.

Официально они занимались поиском и установлением личностей погибших и пропавших без вести на Финской и Великой Отечественной войнах. Обезвреживали попадавшиеся боеприпасы – бесцеремонно, не особенно задумываясь о своей безопасности.

Они говорили, что уже видели свою смерть, получили у нее маленькую отсрочку и теперь делают жизни одолжение. А поскольку для этого нужны средства, ищут и реализовывают все, что стоит денег в специальных кругах. Это так называемый «хлам», «хабар» – предметы быта и военного снаряжения: чернильницы, ложки, финские национальные бубны, котелки, фляжки, и, конечно, каски, особенно немецкие «рогачи» образца 1916 года. Об оружии шел отдельный разговор.

Некоторые из единомышленников принимали наркотики или постепенно спивались, а кто-то волевым решением пресекал свою жизнь, добровольно присоединяясь к погибшим на фронте друзьям.

«Это потому, – говорил Антон, – что у нас трудна и жестока не только война, но и мирная жизнь – с ее непроходящими кризисами экономики и политики».

Многие бойцы, вернувшись домой, собирались работать, учиться, создавать семьи, но не сумели одолеть нудные житейские сложности. Становясь мнительными, обидчивыми, полагали, что их недооценивают, унижают. Их стремления и мечты не понимали ни родные, ни врачи, ни работодатели. Не было тем для разговоров с невоевавшими друзьями.

Парни вновь и вновь вспоминали о войне… И боевой энтузиазм солдат-мальчишек перевертывался, оборачиваясь отчаянием и протестными самоубийствами – словно местью обидчикам.

Антону повезло больше. Единственному сыну обеспеченных родителей была прощена нелепая выходка. После госпиталя его вновь, но уже мягко, по жизненному пути направляла мама, не знавшая о безрассудстве сына в экспедициях.

Парень закончил юридический факультет. Уплетая предлагаемые на выбор вкусности и не задумываясь, откуда они берутся, Антон мог спокойно бравировать военными воспоминаниями и числиться ради стажа на низкооплачиваемой работе. Однако последствия контузии и психических встрясок порой накрывали и его…

Полоса обороны

«Дед лесов седобородый,Тапио, хозяин леса!Пропусти героя в чащу,Дай пройти через болота!..»

(«Калевала»)6

Неужели среди ужасов войны никто не вспоминал ни Тапио, ни Нюрикки в багряной шапке, ни Тууликки, лесную деву? И кому помогали лесные духи, если карело-финны, воевавшие на стороне русских, были не менее близки им, чем те, кто обосновался на «линии Маннергейма»?

Главная полоса обороны, как помнила Олеся по скудным рассказам деда, состояла из вытянутой в линию системы узлов обороны. Туда входили дерево-земляные и каменно-бетонные укрепления, гранитные противотанковые надолбы и натянутая колючая проволока – против пехоты.

Узлы размещались неравномерно, промежутки между ними могли быть по восемь километров. Возможно, в детстве Олесе явился партизанский отряд, возвращавшийся после операции из финского тыла, в районе именно такого отрезка. Если, конечно, ее видение не относилось к двадцатому году…

Ёж

Летним днем пятнадцатилетняя Олеся впервые отправилась на кладбище: на день рождения деда.

Царство вечного покоя находилось среди лиственного леса. С цветка на цветок перелетали бабочки. Вокруг заветной могилы уже выросли молодые березки, весело шелестевшие листвой. В тонких ветвях одной из них торчало сбитое набекрень, недавно оставленное птенцами гнездо. Светило ласковое августовское солнце. «А смерть не так трагична, как жизнь», – подумала Олеся. – Лежишь себе, и ничего уже не предстоит, ни о чем не надо беспокоиться…»

С крупного потемневшего портрета на Олесю смотрел молодой Алексей. «Ёж!» – вновь осенила ее уверенность. Это был он…

«Эх, дед, дед, – ласково пожурила она. – Зачем ты не сказал мне правду? Видишь, я всё равно не забыла лесного, как ты говорил, сна. – Она присела у края могилы и стала вглядываться в изображение на камне. – Расскажи что-нибудь! Я хочу поговорить с тобой!»

Стояла почти полная тишина. Лишь беззаботно пели птицы и издали доносился гул экскаватора: где-то копали, приготавливаясь к завтрашним похоронам, новые могилы. С противоположной стороны долетали обрывки похоронного марша: в последний путь направлялся старый полковник армии.

Обстановка была обыденной. Здесь, как в прочих пунктах планеты, по-своему жили и работали люди. Кто-то обретал вечный покой, а кто-то загорал, подправляя лопатой края вырытой ямы и подставляя солнцу обнаженную спину.

Невдалеке шумел березовый лес. Олеся достала ватрушки, термос и приступила к трапезе: «В твою светлую память, дорогой Ёж!»

От мест былых сражений кладбище отличалось своей упорядоченностью. Здесь покоились люди, скончавшиеся, в основном, от старости, похороненные с почестями. В лесной земле, напротив, лежали молодые здоровые парни, застигнутые смертью врасплох. Кости их, быть может, перемешаны, а души не успокоены. Тем не менее, в лесах обыватели гуляют, веселятся, собирают грибы и ягоды, а на кладбище, в царстве покоя и мира – плачут… Почему? Это казалось неправильным.

Прохладный ветерок убаюкивал, неподвижность крестов вызывала чувство непоколебимой вечности. Время исчезло, окружающая обстановка умиротворяла душу. До электрички было далеко, спешить не хотелось. Наверно, Олеся задремала в траве, положив обернутую капюшоном голову на холмик могилы. Ей слышалась песня, которую дедушка напевал, занимаясь домашними делами. Она почувствовала себя уютно, словно в детстве на его диване…

«Ты тоже родился в России,В краю полевом и лесном.У нас в каждой песне береза,Береза под каждым окном…»12

Молодой Алексей сидел рядом с Олесей, покусывая травинку. «Ну, здравствуй, неугомонная, – подмигнул он. – Что же тебе рассказать? О том, что бывает после смерти? Нет, это тебе не нужно. О том, что я хотел бы быть рядом с тобой, малышка? Ты и так это знаешь… Рассказать, как наш отряд бегом пробирался в глубоком финском тылу? Ты помнишь. Чем кончилась наша вылазка? О чем тут говорить, ты видела меня живым! Кусок хлеба, редкий часок сна и, если бы не боль в уставших ногах, всё было бы хорошо. Еще мешала ледяная корка на полушубке: пот, проходя сквозь одежду, остывал, и его схватывал мороз.