Из-за спины раздались слова Дока, словно он был не только безумцем, но и телепатом:
– Ты не заражен болезнью. Во всяком случае, в том смысле, как ты себе это представляешь. Никаких бактерий, никаких вирусов. То, что я тебе ввел… не передается другим людям. Сынок, если бы я не был таким трусом, я бы сделал инъекцию себе.
Такое заверение не улучшило настроения Дилана.
– К своему стыду, должен сказать, что трусость – еще один недостаток моего характера. Я, конечно же, гений, но не могу служить примером для кого бы то ни было.
Критическая самооценка не произвела особого впечатления на Дилана.
– Как я и объяснял, субстанция в каждом из людей проявляет себя индивидуально. Если она не уничтожит тебя как личность, не лишит способности аналитического мышления, не уменьшит твой ай-кью[6] на шестьдесят пунктов, есть шанс, что она значительно обогатит твою жизнь.
Да, более продолжительное знакомство показывало, что жизнь свела его, Дилана, не с доктором Франкенштейном. Ему выпала честь познакомиться с доктором Сатаной.
– Если она обогатит твою жизнь, тогда я искуплю часть своих грехов. В аду для меня приготовлено местечко, все так, но положительный результат будет компенсацией хотя бы за малую толику совершенных мною ужасных преступлений.
Звякнула цепочка двери номера мотеля, металл чуть скрипнул о металл, когда Док открывал замок.
– Работа всей моей жизни зависит от тебя. Теперь она – это ты. Поэтому, если сможешь, останься в живых.
Дверь открылась. Дверь закрылась.
Уход маньяка, в отличие от его прибытия, насилием не сопровождался.
За столом левая рука Шепа более не дергалась. Теперь он собирал картинку двумя руками. Как слепец, сидящий над книгой Брайля, он, похоже, подушечками пальцев прочитывал форму каждого картонного элемента, если и смотрел на него, то секунду-другую, иной раз вообще не смотрел, и с невероятной скоростью или вставлял в положенное место в мозаике, или отбрасывал в сторону.
В напрасной надежде, что осознание нависшей над ними опасности передастся по магическому каналу психической связи между братьями, Дилан попытался крикнуть: «Шеперд!» Пропитанный слюной кляп заглушил большую часть этого крика, а звук, прорвавшийся наружу, мало чем напоминал имя брата. Тем не менее он крикнул второй раз, третий, четвертый, пятый, чтобы привлечь внимание юноши.
Когда Шеп мог общаться с окружающими, случалось это, конечно, не столь часто, как восход солнца, хотя и не так редко, как появление кометы Галлея, слова изливались из него таким потоком, что в нем можно было утонуть, и Дилан совершенно выматывался, только слушая их. Но обычно Шеп проводил день, не замечая присутствия Дилана. Как сегодня. Как здесь и сейчас. Он видел картинку-головоломку, но не номер мотеля, жил в тени храма синто, наполовину собранного на столе перед ним, дышал ароматом цветущих вишен под синим, как васильки, японским небом. Так что находился слишком далеко от своего брата (отнюдь не в десяти футах), чтобы слышать его глухие крики, видеть раскрасневшееся лицо, вздувшиеся вены на шее, пульсирующие виски, умоляющие глаза.
Они обретались в одном номере, но в разных мирах.
Перочинный ножик ждал, с лезвием, воткнутым в подлокотник, бросая тот же вызов, что и волшебный меч Эскалибур, упрятанный в каменные ножны. К сожалению, король Артур не мог чудесным образом ожить и перенестись в Аризону, чтобы помочь Дилану извлечь этот меч.
Неизвестная субстанция циркулировала по телу, в любой момент его ай-кью мог упасть на шестьдесят пунктов, а неизвестные убийцы приближались.
Часы у него были электронные, а потому беззвучные, но он все равно слышал их тиканье. Слышал, потому что они отсчитывали оставшиеся в его распоряжении драгоценные секунды.
Шеп же продолжал лихорадочно собирать картинку-головоломку. Обе руки, правая и левая, находились в непрерывном движении, перелетая от картинки к кучке еще не использованных элементов, хватали кусочек синего неба, или вишневого дерева, или самого храма и несли, чтобы установить в положенное место.
– Точка, точка, запятая, – сказал Шеп.
Дилан застонал.
– Точка, точка, запятая, – повторил Шеп.
Если прошлый опыт мог служить надежным ориентиром, Шеп мог повторить эту фразу сотни, может быть, и тысячи раз, в течение последующего получаса, а возможно, и до того момента, когда он бы заснул, скорее ближе к рассвету, чем к полуночи.
– Точка, точка, запятая.
В менее опасных ситуациях, из которых, к счастью, состояла практически вся жизнь Дилана, пока ему не встретился лунатик со шприцом, он иногда нейтрализовал эту повторяемость, придумывая что-нибудь в рифму фразе Шепа.
– Точка, точка, запятая.
«Вышла линия кривая», – подумал Дилан.
– Точка, точка, запятая.
«Не одна она кривая».
– Точка, точка, запятая.
«Я шагаю, не хромая».
Привязанный к стулу, с субстанцией в крови, дожидающийся прибытия убийц… Не время для игры в рифмы. Время для ясного мышления. Время для составления четкого плана и эффективных действий.
Время каким-то образом ухватить нож, как-то, но ухватить, и с его помощью освободиться от пут.
– Точка, точка, запятая.
«Мы смеемся, убегая».
Глава 4
В своем неподражаемом зеленом и молчаливом стиле Фред поблагодарил Джилли за еду для растений, которой она покормила его, тщательно отмеренную порцию воды, которую она вылила на страдающие от жажды корни.
Наслаждаясь полной безопасностью в своем красивом горшке, маленький дружок Джилли раскинул ветви в мягком свете настольной лампы. Он привнес нотку благородства в номер мотеля, выкрашенный в очень уж яркие цвета, свидетельствующие о том, что дизайнер терпеть не мог более приглушенные тона природы. Утром она намеревалась перенести Фреда в ванную, чтобы он постоял там, пока она будет принимать душ. Пар Фред обожал.
– Я думаю о том, чтобы более активно задействовать тебя в моих выступлениях, – сообщила Джилли денежному дереву. – Я придумала новые репризы, которые мы сможем сыграть вместе.
Во время выступления она обычно выносила Фреда на сцену на последние восемь минут, ставила на высокий стул, представляла зрителем как своего последнего кавалера, который не смущал ее на публике и не заставлял стесняться из-за анатомических особенностей тела. Усаживаясь на другой стул, рядом с Фредом, она рассуждала о современных романтических отношениях, и Фред являл собой идеального мужчину. Он придавал новое значение понятию «каменное выражение лица» и нравился публике.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});