Изабелла все-таки справляется со страхом и вздергивает подбородок, как подобает истинной персоне королевской крови. Не знаю, кем она была в «своем мире», но определенно не разрешала топтаться по своей гордости и храбро смотрела в лицо любым трудностям. Настоящая Изабелла, помнится, грохнулась в обморок, когда я упал с коня и сломал руку так, что кость прорвала кожу. Тогда мне пришлось и как-то самостоятельно себя лечить, и откачивать мою спутницу. Эта «Изабелла» собственными руками лечила и меня, и всех воинов, и маленького изуродованного ребенка лорда Гаделота. Уверена, вид торчащей наружу кости тоже не заставил бы ее расстаться с чувствами.
— Это признание моего поражения, продолжает Изабелла, когда становится ясно, что пока я не намерен никак комментировать ее слова. - Если я и дальше буду держать вас в неведении и только пытаться делать вид, что что-то понимаю, мы проиграем. Чудеса случаются, но они не могут сыпаться на головы вечно. Чтобы отвоевать Артанию у Совета, нужно много работать, нужно принимать сложные решения, а для этого нужно много знать. Я все испорчу, если буду править с завязанными глазами и заткнутыми ушами.
Ее руки немного дрожат.
— Вы отказались править единолично, когда я это предлагала. Но тогда вы не знали всей правды. Теперь знаете, - она облизывает пересохшие губы и осматривается в поисках питья. - Я полагаю, мое признание заставит вас пересмотреть свое решение.
Поднимаюсь, прохожу к бутылке с вином и откупориваю ее, наливаю в тяжелый серебряный кубок.
Молча протягиваю ей.
Ловлю себя на мысли, что хочу почувствовать ее мимолетное прикосновение. Хот бы когда наши пальцы встретятся на прохладном серебре. Но Изабелла берет его так, чтобы нарочно избежать любого контакта. И я не могу ее ни в чем упрекнуть - это ведь для меня она, как бы там ни было, та самая женщина, хоть в ней и живет какая-то другая душа, а я для нее - просто незнакомец, человек, которого она знает всего ничего. И от которого теперь зависит ее жизнь.
Она выпивает вино в несколько жадных глотков. Тяжело дышит, как от быстрого бега, и снова отводит взгляд, стоит мне лишь попытаться установить зрительный контакт.
Не торопись, Анвиль.
Кажется, вам обоим теперь есть о чем подумать.
— Я даже не знаю, захочешь ли ты еще быть рядом со мной… - говорит Изабелла спустя какое-то время, когда мы просто молчим. Снова переходит на «ты», но почему-то это звучит еще более отстранённо, чем ее нарочито вежливое «выканье». – Я не та, кого ты любил. И я понимаю и принимаю, что тебе будет интересна и приятна компания других женщин. Но, полагаю, мы об прекрасно знаем, что нам обоим будет лучше, если мы будем пытаться сохранить видимость… супружеских отношений. Слухов о бастарде прежнего короля достаточно, чтобы расшатать покой Артании. Если поползут разговоры о бастардах нового правителя - Магистр обязательно этим воспользуется. Со своей стороны обещаю, милорд, что не буду ни коим образом препятствовать вашей… личной жизни, и со своей стороны сделаю все от меня зависящее, чтобы у всех придворных, пауков и даже мха на замковых стенах не возникло даже тени сомнения, что мой супруг каждую ночь проводит в моей постели.
Кажется, ей непросто это сказать, но она даже почти не запинается, и не позволяет чувствам взять верх.
Могу поспорить, что сейчас она даже больше королева, чем настоящая Изабелла.
Но все это - разговоры не ко времени.
– Кроме того. - Последний вздох, впервые за весь разговор - какой-то надрывный, тяжелый. - Я никогда не смогу подарить вам наследника, Ваше Величество. А разве не все мужчины этого желают?
Она ставит бокал на стол и выдыхает, вряд ли замечая, как сильно сжимает кулаки.
— Спасибо, что выслушали. Я сказала все, что хотела.
Глава шестая: Изабелла
Глава шестая: Изабелла
Если бы не жар, который преследует меня все дни, что я прихожу в себя после отравления, вряд ли бы решилась на то, на что решилась. Это страшно, реально страшно открываться человеку, реакцию которого не в состоянии спрогнозировать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А еще сильнее страшно из-за того, что, когда представляю, что мой дракон просто встает и уходит, у меня в буквальном смысле подкашиваются ноги.
Но я больше не могу его обманывать, больше не хочу смотреть в его глаза и лгать, пытаясь выкрутиться из неудобных вопросов. Потому что и правда считаю, что добиться значимого результата можем лишь в одном случае – если будем друг другу доверять. И я не знаю, что по этому поводу думает Анвиль, но шаг со своей стороны я сделала.
И теперь меня бьет холодная дрожь, а ладони противно влажные.
И в голове шумит, но это от почти полного бокала вина на голодный желудок и ослабевшего тела.
А он, как назло, молчит. И по лицу ничего не понять.
— Я ждал, когда ты признаешься, - говорит он. Без злобы, без даже намека на недовольство. – Подождал бы еще несколько дней, пока не поправишься окончательно, а потом бы пришел с серьезным разговором.
— Прости, что не сказала раньше. Я трусиха.
— Кто угодно, только не трусиха, - усмехается дракон – и меня немного отпускает. – Ты не такая, как Изабелла. И я не знаю, как она смогла это сделать. И, главное, зачем? Она любила Амелию. Я так думал. А теперь – не знаю.
— Я тоже не знаю. А еще я боюсь, что однажды ночью проснусь там, в своем прежнем мире, где не будет Амелии и… тебя.
Я знаю, что мужчине нельзя говорить о чувствах. По крайней мере, мой собственный опыт говорит именно об этом. Стоило мне всего раз признаться, что люблю его, как он тут же начал относиться ко мне, как к пустому месту. Образно, конечно, но внимание с его стороны стало точно меньше. И то верно, чего напрягаться, когда глупая женщина и так влюблена в тебя? Проблема в том, что я его тогда уже не любила. Если вообще когда-нибудь по-настоящему любила. Если сейчас подумать, то таким образом хотела ускорить его уход из семьи. Хотела показать, что со мной ему будет лучше.
Какая же дура!
Самой от себя теперь тошно.
— В твоем мире тебя тоже хотели убить? – интересуется Анвиль.
— Нет, - отрицательно мотаю головой, - здесь с этим, конечно, куда менее приятно. Но я не об этом. Здесь я живу. Понимаешь? Спотыкаясь, ошибаясь, набивая себе шишки, но живу. И хотела бы жить дальше.
Ну не могу я сказать ему все в лицо. Почему не поможет мне? Или я все себе напридумывала, а с его стороны ко мне нет вообще ничего, кроме некого соблюдения уговора?
— Как тебя зовут? – задает вопрос, который почему-то удивляет меня саму. А ведь я уже так привыкла к своему новому имени, что и думать забыла, что совсем недавно была совсем другим человеком.
— Марина, - говорю неуверенно, - но, если ты не против, раз уж все так получилось, я бы хотела оставить это имя в том мире, здесь я другая, не хочу ничего тащить с собой оттуда.
— В своем родном мире ты была несчастлива?
Мне кажется, или ему это действительно интересно? Не похоже, чтобы задавал вопросы для галочки. Или мне так сильно хочется, чтобы ему не было все равно?
Глупый вопрос, конечно, мне не все равно. И яркое дому доказательство – рвущееся из груди сердце. А ведь сюда я действительно еле доползла, думала, что не хватит сил. А вот же сейчас так взволнована и на таком взводе, что кажется, будто босой готова бежать по битому стеклу и углям.
«Ничему-то тебя жизнь не учит, Ваше Величество, что в своем мире чужого мужика себе нашло, что тут на чужого пускаешь слюни.»
— У меня была самая обычная жизнь, - я не буду плакаться ему о своих дурных отношениях с женатым мужчиной. Вряд ли ему будет от этого приятно, а лишний повод покрутить у виска пальцем сейчас нам точно не нужен. – Понимаю, что сравнивать ее с жизнью любого из местных крестьян – практически кощунство.
Я очень аккуратно подбираю слова, потому что вдруг понимаю, что пенять на однообразие серых будней в двадцать первом веке, имея стабильную работу и квартиру со всеми удобствами, это совсем не то же самое, что убиваться на полях или в какой-нибудь каменоломне, не имея для облегчения труда сколько-нибудь серьезного инструмента и тем более машинерии.