грома:
— Эй, пацан! Чего делаешь здесь?
— По делам иду.
Я оценил характеристики человека, но кроме переваливающих за тройку силы и телосложения ничего интересного в нем не было. Подумать только — по силе я не слишком отстаю от этого здоровяка. Будь он чуть слабее, можно было побороться с ним на руках и потешить эго. Теперь я знаю, какая во мне заключена сила.
Маленькие глазки большого человека пробежались по моей одежде и остановились на мече.
— По делам... Тебе не кажется, что твой клинок слишком хорош для тебя? Он же в треть твоего роста! Давай-ка мне свою железку, пока не поранился. А бате скажи — потерял, мол.
От крепышей по бокам от здоровяка раздались смешки. Огромная рука требовательно качнулась мне навстречу, и я быстро шагнул назад. Меч с шелестом покинул ножны. Пока нападения не было, можно попытаться договориться. К тому же, задание предполагает скрытность, а нападать на всех самоуверенных придурков по пути — времени не хватит.
— Либо мы расходимся, либо я тебе что-нибудь отрежу,— предупредил я здоровяка,— Если уйдет без руки, как будешь перед женой оправдываться? В случайную потерю не поверит.
Можно было подобрать другие, менее ранящие самолюбие слова. Можно было показать мастерство или сбежать, оберегая здоровье здоровяка, но это уже излишне. Пытаться избегать драк с идиотами — это одно, а пытаться изо всех сил, поставить жизнь идиотов во главу угла — это совершенно другое. Вдобавок, мне даже чуточку хотелось, чтобы здоровяк не обратил ситуацию в шутку и пошел на конфликт.
И он пошел. Крепыши неодобрительно загомонили, и это подстегнуло огромного человека: здоровяк нахмурился.
— Ножны снимай, мелочь,— грозно прогудел он.
Честно, не понимаю, как три вооруженных тесаками человека хотели забрать меч у вооруженного подростка. Тем более, тесаки по-прежнему висели на поясах бычков.
Когда здоровяк шагнул вперед, протягивая руку в моему плечу, я ускорился и махнул клинком. Лезвие за мгновение рассекло воздух и четыре огромных пальца здоровяка упали в дорожную пыль.
Я считал мгновения до жуткого крика. Мгновения складывались в секунды: здоровяк притянул к себе искалеченную ладонь и сжал запястье пальцами целой руки, на песок быстрой капелью падала кровь... А крика не было. Здоровяк шипел сквозь зубы, его сторонники испуганно переговаривались. Я плавно перетек на шаг назад.
— Ты — труп, пацан!— глухо пророкотал здоровяк, а потом обогнул меня по дуге и побежал прочь. Наверное, к местному лекарю.
С крепышами проблем не возникло: они забрали с собой отрубленные пальцы главаря и побежали следом за заводилой.
— Ну вот, так бы сразу!— одобрительно сказал Апелиус и расхохотался,— Вот теперь жизнь перестанет быть скучной! Чувствуешь вкус жизни, бьющий в голову адреналин? Вот ради такого стоит жить!
— Я думал, жить стоит ради создания империй и становления архимагом.
— И это тоже! Но никто и не запрещает совмещать, пацан. Вот когда меня во дворце империи донимала скука, отправлялся сражаться на подпольных кулачных боях. Без свиты, артефактов и магии, представляешь? И побеждал! Меня звали кровавым молотобойцем, потому что я вколачивал головы противников в пол ринга. Эх, пацан, как я скучаю по своим славным прошлым! Ты бы знал!
Я не позволил себе отвлекаться на болтовню архимага.
Деревянные ангары скалились зарешеченными провалами-бойницами, воняло сыростью и гнилью. Приходилось осторожничать, потому что я шел по узкой тропке, и напасть на меня мог кто угодно и с любой стороны.
Весь мусор из бедняцких кварталов шел под стены складов, и здесь же гнил. Если найду художника — накину меди, чтобы пацан снял себе место на новых складах, где бы они не находились. Не знаю, как здесь можно не то, что работать, а просто находиться.
Я шел и шел, осматривая деревянные стены. Когда я добрел до середины складов, круга еще не было. Зато нос привык к запахам, да и глаза больше не слезились.
Когда я прошёлся по всем неведомым дорожкам, залитым чем-то воняющим до самого конца, среди куч мусора наткнулся на ангар с кругом.
От художника я ожидал такого круга, чтобы понятно стало: к рисунку приложил руку мастер! Но чего я точно не ожидал, так это корявенькой печати сбора бао.
Я подошёл поближе к рисунку, посмотрел на облупившуюся краску, на всякий случай глянул на печать иным зрением, но печать на магическую энергию абсолютно не воздействовала. Я ковырнул руну ногтем. Обычная краска, без крупиц порошка.
— А художник, похоже, увлекающийся тип,— пробормотал Апелиус,— Справочники, ритуалы.
— Ага,— в тон архимагу продолжил я,— Главное, чтобы привлеченный для задания адепт не выступил в качестве учебного пособия.
— Подозреваешь Картру в желании помочь любимому стать неофитом? Ну или вивисектором, заточенным на познание практиков: не знаю, в кого играл пацан и каких идей набрался.
— А кто её знает, эту леди. Надеюсь, пацана парализовало где-нибудь в переулке, и руна на стене — просто совпадение... Но я точно уверен, что такая леди, как Картра, сюда не ходила. Не по статусу. А если бы ходила, то один единственный раз, и после этого точно бросила художника. Ссаные переулки — не для ледей.
Я обошел мастерскую по кругу: здание было с половину моей лаборатории. Другие стены потемнели от дождей, но никаких надписей и рисунков на них не было.
Дверь запиралась на огромный кованый замок, но петли шатались, и я выбил дверь несколькими ударами ноги. Вряд ли Аталес прячется в запертом снаружи помещении, но здесь могут таиться подсказки, где художник находится сейчас. А то, что незапертое помещение обыщут головорезы с тесаками и вынесут отсюда все мало-мальски ценное, меня не волнует.
— А художник очень даже не прост,— сказал Апелиус, увидев мастерскую. Я согласился с архимагом.
В логове Аталеса были и картины, что стояли пачками у стены, и наброски: на трех мольбертах стояли картины разной степени завершенности. Краски, кисти, палитра — всё это было, но у стен. На полу посередине помещения красовалась красная пентаграмма с несколькими десятками рунных знаков. На всякий случай я проверил её через истинное зрение, и ритуал оказался рабочим — линии пентаграммы светились мягким светом, а в воздухе над печатью вихрились потоки бао. Хотя нарисованы линии и руны без грамма порошка.
— Он кровью рисовал,