не придем. Они были почтительны с дядей Джулианом, терпеливо выслушивали его болтовню, звали нас покататься на их автомобилях и осыпали заверениями в дружбе. В разговоре друг с другом мы с Констанс всегда отзывались о них по-доброму, потому что эти дамы искренне думали, будто их визиты доставляют нам радость. Они никогда не ходили по нашей заветной тропинке. Они выходили в сад, если Констанс предлагала им черенок с розового куста или приглашала полюбоваться удачным сочетанием цветов на новой клумбе. Но им никогда не предлагали выйти за пределы четко очерченных границ. Они шли через сад, выходили к своим машинам через дверь парадного и уносились прочь по подъездной дорожке через главные ворота. Несколько раз заезжали мистер и миссис Каррингтон, чтобы посмотреть, как у нас дела, ведь некогда мистер Каррингтон и наш отец были очень хорошими друзьями. Они никогда не заходили в дом и не пробовали никаких закусок, но подъезжали к парадному и, не выходя из машины, болтали с нами несколько минут. «Как вы тут поживаете?» – всегда спрашивали они, глядя то на меня, то на Констанс. «Как вы тут справляетесь одни? Может, вам что-нибудь нужно? Или мы можем чем-нибудь помочь? Так как же вы тут поживаете?» Констанс всегда приглашала их в дом, поскольку нас воспитывали в строгом убеждении, что очень невежливо держать гостей у порога, однако Каррингтоны никогда не заходили в дом.
– Интересно, – сказала я, думая о Каррингтонах. – Может быть, Каррингтоны привезли бы мне коня, если бы я попросила? Я могла бы кататься по лугу верхом на коне.
Констанс обернулась и долго смотрела на меня, слегка нахмурив брови.
– Ты не будешь их просить, – наконец проговорила она. – Мы никогда никого не просим. Помни это.
– Я хотела тебя подразнить, – ответила я. – Кстати, на самом деле я хочу крылатого коня. Мы могли бы прокатить тебя до Луны и обратно – мы с моим конем.
– Помню, раньше ты мечтала о грифоне, – ответила она. – А теперь, мисс Лентяйка, беги и накрывай на стол.
– Тем последним вечером они жутко ссорились, – сообщил дядя Джулиан. – «Я этого не потерплю, – сказала она. – Я этого не вынесу, Джон Блэквуд», а он ответил: «У нас нет выбора». Разумеется, я подслушивал возле двери, но пришел слишком поздно, чтобы услышать, из-за чего они ссорились. Полагаю, это из-за денег.
– Они нечасто ссорились, – заметила Констанс.
– Они неизменно были очень вежливы друг с другом, если ты, племянница, подразумеваешь именно это, когда говоришь, что они «не ссорились». В высшей степени неудачный пример для остальных. Мы с моей женой предпочитали орать друг на друга.
– Иногда не верится, что прошло шесть лет, – сказала Констанс. Я взяла желтую скатерть и вышла на лужайку, чтобы начать накрывать на стол. За моей спиной Констанс продолжала говорить с дядей Джулианом: – Иногда мне кажется, что я отдала бы все на свете, чтобы они все снова были с нами.
Когда я была маленькой, я верила, что вырасту, стану высокой и смогу дотянуться до верхней перекладины окон в маминой гостиной. Это были летние окна, потому что на самом деле наш дом задумывался как летний. Отец установил отопление лишь потому, что у семьи не было возможности переезжать на зиму в какой-нибудь другой дом. По праву нам бы следовало жить в деревне, в доме Рочестеров, но он был давно для нас потерян. Окна в гостиной были от пола до самого потолка, и достать до верха я не могла. Мама говорила гостям, что занавески из голубого шелка на окнах достигали четырнадцати футов в длину. Два таких высоких окна были в гостиной и еще два в столовой напротив. Снаружи они казались узкими и надменными, но внутри гостиная была очень красивая. Из дома Рочестеров мама привезла с собой стулья с золочеными ножками; ее арфа также находилась здесь, и комната сияла зеркальными отражениями и бликами хрустальных граней. Мы с Констанс пользовались этой комнатой только, когда к нам на чашку чая приезжала Хелен Кларк, но всегда содержали ее в идеальном порядке. Стоя на лестнице-стремянке, Констанс мыла оконные стекла. А еще мы стирали пыль с фигурок дрезденского фарфора, стоящих на каминной полке. Тряпкой, надетой на палку, я осторожно проводила по белой и вычурной, словно свадебный торт, лепнине под самым потолком: я смотрела вверх, вглядываясь в белоснежные фрукты и листья, пятилась, тщательно протирая купидонов и завитки лент. У меня неизменно кружилась голова, и я смеялась над Констанс, когда та ловила меня, не давая упасть. Мы натирали полы и зашивали мельчайшие дырочки в розовой парчовой ткани, которой были обтянуты диваны и кресла. Поверх каждого высокого окна шел позолоченный ламбрекен, а вокруг камина – золотой орнамент в виде завитков; еще в гостиной висел мамин портрет. «Я не могу видеть свою чудесную гостиную в беспорядке» – так говаривала мама. Поэтому нас с Констанс сюда не пускали. Зато теперь именно мы поддерживали в ней шик и блеск.
Наша мать всегда сервировала чай для гостей на низком столике сбоку от камина, поэтому именно там Констанс накрывала свой стол. Она сидела на розовом диване, а сверху с портрета на нее взирала мама, а я сидела на своем стульчике в углу и наблюдала. Мне разрешалось приносить чашки с блюдцами, передавать сэндвичи и пирожные, но только не разливать чай. Я ненавидела принимать пищу, когда на меня смотрели посторонние, так что свою чашку чая я пила потом, на кухне. В тот день, когда Хелен Кларк приехала выпить у нас чаю в последний раз, Констанс накрыла на стол как обычно, поставив чудесные чашечки тонкого розоватого фарфора, которыми всегда пользовалась мама, и два серебряных блюда – одно с маленькими сэндвичами, второе с особыми ромовыми пирожными. Два ромовых пирожных дожидались меня на кухне, на тот случай, если Хелен Кларк съест все те, что были на столе. Констанс тихо сидела на диване; она никогда не ерзала на месте, и ее руки всегда были спокойно сложены на коленях. Я ждала возле окна, высматривая Хелен Кларк, которая всегда являлась в точно назначенный час.
– Тебе страшно? – спросила я у Констанс.
– Нет, – ответила она, и я, не оборачиваясь, по тону ее голоса поняла, что сестра совершенно спокойна.
Я увидела, как машина сворачивает на нашу подъездную дорожку. А потом увидела, что в машине не один человек, а двое.
– Констанс, – сказала я. – Она привезла еще кого-то!
На минуту Констанс застыла, а потом ответила твердо:
– Думаю, все будет хорошо.
Я обернулась и взглянула на сестру. Она была спокойна.
– Я отошлю их прочь, – сказала я. – Ей следует понимать, что к чему.
– Нет, – возразила Констанс. – Я и