Читать интересную книгу Ночь печали - Фрэнсис Шервуд

Обычно кристально ясный ум Кортеса сегодня помутился, так как впервые в жизни он не сумел выспаться. В глубине джунглей неведомые обезьянки посчитали что-то невероятно смешным и поэтому гоготали так, что у них головы, наверное, едва не взорвались от смеха, а еще у этих проклятых птиц сердца прямо-таки распирало от песен, и все это лишь для того, чтобы помешать ему, и, черт побери, он даже услышал какой-то шелест в кустах. Ящерицы, змеи, крысы — да пошли они все к чертовой матери! Кто знает, что это было? Он ругался как только мог — будьте вы все прокляты! — но чудовищный шум не смолкал. Тишина наступила лишь незадолго до рассвета. Во время этого перерыва он облегченно вздохнул; темнота стала сгущаться над ним. Но тут все началось заново. Господи Иисусе и Дева Мария!

Сейчас офицеры собирали войска. Им приказали выстроиться на берегу у распятий и флагов. Кортес намеревался говорить с солдатами с холма. Он повторил свою речь, взглянул на ладони, а затем, спрятав их за спиной, принялся расхаживать взад-вперед, морща лоб. «Бог, король, миссия». А может, лучше «Миссия, король, Бог»? Споры и диспуты, речи и дискуссии — все это должно быть его сильной стороной, ведь когда-то он изучал юриспруденцию. Но теперь он не помнил ничего из университетской программы, и не только потому, что с тех пор прошло шестнадцать лет. Дело в том, что те веселые студенческие деньки, которые он был обязан проводить в университете Саламанки, он вместо этого провел в запое. Более того, с тех пор ему ни разу не приходилось обращаться к большой аудитории, провозглашать, призывать, убеждать. Молчать — да, но вот произносить речи… нет.

Эти события, ставшие важным поворотом в его жизни, которую он до этого прожигал, влачил в бесславии и бесчестии, требовали всех его способностей. Его великий шанс, новый мир, новое время — его мир, его время. Сузив глаза, Кортес взглянул на толпу: его офицеры в полном боевом облачении, как он и требовал (ибо плоха та овца, что не носит на себе свою шерсть), а за ними армия, четыре сотни человек — мушкетеры, пикинеры, лучники, алебардисты, канониры, те, чьим оружием были дубина и молот, матросы, плотники, барабанщики, трубачи, священник, монах, предсказатель, он же парикмахер, он же врач, черный раб и множество других, не обладавших талантами, достойными упоминания. А еще рабыни-индианки.

Местные женщины, сулившие наслаждение… Их присутствие здесь обещало подчинение и власть, плотские утехи: я твой хозяин — ты моя рабыня. «Кортес, — напомнил он себе, — сосредоточься на речи». От слов, произнесенных им сегодня, зависит успех завтрашнего сражения. Да, их позиции сильны. Он был не только, если так можно выразиться, принцем среди своих спутников, человеком из народа, командиром легионов, нет, вскоре он станет господином множества темнокожих подданных на континенте, благословленном спрятанным где-то сокровищем. Что он имел в виду? Золото.

Большинство людей, понял Кортес, родились для того, чтобы встретить свою судьбу, и неважно, подносили ли им эту судьбу на серебряном блюде, или же они пробивались к ней, нанося удар за ударом. А у кого-то судьбы не было, и им приходилось искать свое место в жизни, пройдя нелегкий путь. Он был одним из таких. Много лет его родители, гордые, но бедные (а возможно, бедные, но гордые) идальго, считали его ни на что не способным. Так, отец часто вменял ему в вину все, что он делал и не делал, а его мученица мать постоянно страдала из-за своего неудачника сына, ее глаза наполнялись слезами бесконечного терпения, и в каждой ее исполненной болью улыбке читалась тайная жалость. Ее поведение бесило Кортеса даже больше, чем ругательства отца. «Ах, признайте, сеньор Эрнан Кортес, — напомнил он сам себе, — вы ведь и вправду были трудным ребенком. Это так, и к тому же вы провалили экзамены по юриспруденции, вы презирали невнятное бормотание во время уроков, которые вам приходилось учить по два раза, бормотание, вплетавшееся в медленный ритм нескончаемых вечеров». Он вернулся в город Медельин, чтобы занять там должность главного городского неудачника, — Медельин в провинции Экстремадура, что в самом сердце Испании, с пыльными бороздами на дороге, с видом на древний замок аристократа, место, лишенное цвета, жаркое, сонное. Там умер бы от скуки и слепой бык. Кстати, разве он упоминал деревья? Не было там деревьев. Ужасный ландшафт.

Кортеса воспитали солдаты. Его отец отличился на войне с маврами, но в 1492 году под Гранадой мавры потерпели поражение раз и навсегда, и страна объединилась под властью королевы Изабеллы и короля Фердинанда. И с кем ему теперь было воевать? Раз думать о войне не приходилось, Кортес мечтал податься к кондотьерам в какой-нибудь итальянский город-государство. Он был не из тех, кто мог стать духовным лицом, — а чем еще заняться юноше его эпохи? И тут появилась возможность отправиться к индейцам. В возрасте девятнадцати лет Кортес решил, что новый мир со всеми его легендами о золоте и необозримых землях, которые необходимо захватить, — это еще лучше, чем война. Но, даже получив дом, слуг, землю и рабов, работая нотариусом, Кортес не добился высокого статуса. Прожив какое-то время на Гаити, а затем на Кубе, он разбогател, но не сказочно разбогател. Существование там было скучным, и приходилось заниматься земледелием, а он преодолел долгий путь из Испании сюда вовсе не для того, чтобы марать руки.

Но можно ли винить его за промедление, ведь в конце концов, если вдуматься, много ли людей добились успеха одним лишь шагом, одним лишь движением, одним лишь решением? Человек не без изъяна, ведь иначе он стал бы богом. Слабостью Кортеса были женщины. Впрочем, у какого мужчины нет слабости к женщинам? После множества интрижек и нескольких нежелательных беременностей Кортес понял кое-что о местных женщинах: они покорялись молча. Они совсем не напоминали испанских девушек из бедных семей с небольшим приданым, которых присылали на острова, чтобы они нашли там свое место среди неотесанных холостяков. Эти сеньориты играли в невинность, у них были острые зубки и отчаяние в глазах. Они появлялись на каждом собрании в колонии, поводом для которого могли послужить поставки сатина из Испании, покупка пианино, свадьба (что случалось нечасто), обеды, главным блюдом на которых был вепрь или зеленая черепаха, а также, да позволено будет сказать, танцы. Сеньориты танцевали, степенно перебирая ножками, как породистые лошади, показывая красивой формы ступни, да еще иногда лодыжки, преподнося, презентуя, приукрашивая свои достоинства, покачивая бедрами под слоями тафты в надежде, что их заметят. Мужчины же, надеясь по-христиански узаконить свои устремления, раз уж на то пошло, замечали их.

Местные женщины, с другой стороны, не были привередливы, не мечтали о восхищении, им не нужны были ухаживания, и их не оберегали амбициозные мамаши. На самом деле индейские женщины обладали мудростью и умениями, будившими глубокую страсть, разжигавшими огонь в чреслах мужчины, зрелого тридцатитрехлетнего мужчины; они напоминали ему лунную дорожку на водах моря.

Думай о речи, о речи, Кортес! Эрнан Кортес, погрузившись в размышления, ходил взад-вперед, глядя на носки своих ботинок. Туда и обратно, туда и обратно. Но ведь в действительности соблазнение женщин и убеждение мужчин — это практически одно и то же. Лесть, внимание, решительный и деловитый вид — так принято покорять сердца. Он улыбнулся. Ему нравились прически здешних женщин, их прямые блестящие волосы, заплетенные в толстые косы, которые они укладывали вокруг своих идеальной формы голов или закручивали в два небольших узелка, похожих на маленькие рожки… Ах, черт бы их побрал! Впрочем, у той женщины, что нравилась ему больше всех, волосы были распущенными, словно два черных крыла, как принято у проституток. Ястреб ночи, повелительница зла. Восемнадцати-девятнадцати лет от роду, она была уже зрелой женщиной с плоскими ступнями матроса, губами цвета сливы, ониксовыми глазами животного, печальными, застывшими, и аристократическим носом. Женщины-рабыни, двадцать душ, да еще сварливый мясник с заячьей губой.

— Господа! — начал он, когда музыка утихла и пришло время произносить речь.

Прочистив горло для драматического эффекта, он взглянул на своих спутников и поднес кожаный рупор к губам, чтобы его голос был слышен далеко на побережье. Он следил за тем, чтобы говорить медленно, и останавливался в конце предложения, дабы солдат, специально приставленный к каждому отряду из сорока человек, мог повторять его слова. Эхо возбуждало его, и он чувствовал всю мощь своей речи, чувствовал, как кровь бьется в его жилах.

— Мои верные последователи… граждане Вилья Рика де ла Вера Крус, богатого города Веракрус. — К этому моменту они уже имели прекрасный форт, тюрьму, конечно же, виселицу, небольшую часовню и скотобойню, хотя ему еще предстояло найти свиней, коров или овец в этой Богом забытой стране. — Нас ждет сама судьба. — Пот струйками стекал по его спине, и казалось, москиты заползли ему под кожу.