Читать интересную книгу Ночь печали - Фрэнсис Шервуд

Если ее народ можно назвать народом солнца, думала Малинцин, то бледных дикарей следует назвать народом луны. Луна опустилась в объятия моря, и от этого холодного соития родились белые люди. У некоторых из них были глаза цвета моря, у других же волосы напоминали сушеные водоросли, они не расчесывали и не стригли их, как подобает воинам. Губы их вождя напоминали губы рыбешки — это был совсем не человеческий рот, и, как и у всех остальных, его панцирь отливал серебром.

— Интересно, кому из них меня отдадут? — спросила Кай, так как женщины по-прежнему жили в одном шатре. — Лапа Ягуара говорит, что они весьма привязаны друг к другу. Он видел странные обычаи, за которые по нашим законам следует наказание.

— Лапа Ягуара весьма наблюдателен, Кай.

Действительно, у Лапы Ягуара глаза были хитрыми, как у грызуна. Умелый мясник, он свежевал кроликов и собак так ловко, как другие чистили фрукты. Он думал, что если бы не родился простолюдином, да еще и столь странным, то стал бы жрецом, одним из тех, кого окружали почетом, кто вырезал сердца у пленников, сдирал кожу на церемонии свежевания и носил эту свежеснятую кожу как накидку; тогда бы он отпустил волосы и пропитывал их кровью. В крайнем случае, он стал бы воином, настоящим ягуаром или орлом.

— Мне все равно, кому меня отдадут, — сказала Малинцин.

Ее удивило то, что Кай это волнует. Разве она не ненавидела их всех так же сильно, как Лапа Ягуара? И все же Малинцин знала, что Кай, словно рыба, выброшенная на берег, трепыхалась от мгновения к мгновению, от счастья к грусти, от надежды к разочарованию. Иногда Малинцин утомляли попытки понять Кай, но та была ее единственной подругой. Другие женщины не любили разговаривать во время готовки, подачи пищи, уборки и очередной готовки. Опустив голову на циновку, они засыпали, проваливаясь во тьму забвения, и не позволяли себе даже взмахнуть ресницами до того момента, когда их будили утром.

Хотя Малинцин и Кай уставали после работы, им все же нравилось наблюдать за испанцами через проем их шатра. Эти странные люди выбирались из тяжелых серебристых панцирей, словно белые червяки, а затем снимали с себя одежды, в которых они напоминали гусениц. Они лежали у большого костра, вытянув ноги к пламени, опирались на локти, грея зловонные ступни, смеялись и говорили все вместе, словно старики, перепившие пульке на свадьбе. Двое играли на музыкальных инструментах: один — на тыкве с длинной шеей и привязанными к ней струнами, а другой — на флейте. Чужака, игравшего на тыкве со струнами, звали Ботелло. На голове у него курчавилась копна черных волос; казалось, там устроилось на ночлег множество черных гадюк. В ухе у него болталось золотое кольцо, а одна нога была сухой, и потому он выбрасывал ее перед собой, прихрамывая. Другой музыкант, красавчик Альварадо, с удовольствием играл на флейте, и с большим мастерством. Его кожа источала страсть юности, глаза были бирюзовыми, а волосы красновато-желтыми, как полуденное солнце. Он был офицером, одним из внутреннего круга. А в самом центре этого круга находился Кортес, все же другие вращались вокруг него.

Альварадо — красивый.

Куинтаваль — злой.

Исла — подлый.

Агильяр — нервный.

Нуньес — скромный.

Ботелло — загадочный.

Пуэртокарреро — сентиментальный.

Брат Франсиско — добрый.

Отец Ольмедо — святой.

Аду — молодой.

Подруги обсуждали свою новую жизнь каждую ночь, пока Малинцин нежно и заботливо, будто настоящая мать, расплетала волосы Кай, приглаживала их расческой из колючек кактуса, а затем втирала в кожу ее головы мазь из утиного жира, смешанного со сладкой корой. В мерцающем свете костра Кай со своими косыми глазами и узким лицом напоминала принцессу или ведьму. «Но ведь это я принцесса, — напомнила себе Малинцин, — так что же, значит, Кай остается роль ведьмы?» Словом «кай» майя называли небольшую черную птицу, но иногда Малинцин думала, что Кай со своими маленькими немигающими глазками скорее напоминает ворону, чем птичку-овсянку.

— Чужаки в коричневых накидках женщин не получат, — размышляла вслух Кай. — А мне больше всего нравится толстяк в коричневой накидке. Он всегда кивает нам, улыбается и приветствует нас на своем языке. Из всех остальных мне бы еще хотелось достаться тому, кто кажется опаленным, будто он упал в костер или слишком приблизился к солнцу. Его волосы торчат, как маленькие молнии, пытающиеся вернуться на небо.

Все испанцы, кроме его хозяина Куинтаваля, называли чернокожего человека черной собакой, perra negra.

— Он чужак среди чужаков, такой же раб, как и мы, Кай. Как бы то ни было, он всего лишь мальчишка. Он не получит женщину.

— Есть и тот, кто похож на майя.

У легконогого Нуньеса, как и у майя, было узкое лицо. На глазах он носил какую-то странную вещь — два круглых прозрачных стекла. Он не надевал короткие юбки, как другие. Нуньес носил штаны из мягкой кожи, доходившие ему до колен, а вместо серебристого панциря, прикрывавшего грудь и спину, — тунику без рукавов и белую блузку с длинными рукавами, унизанными рядами ярких серебристых пуговиц. Меча у него не было, зато была сумка с колотушками, маленькими топориками и бумажными свитками на двух палках. В другой сумке, перекинутой через плечо, находился большой серебряный предмет. Время от времени, когда Нуньесу приказывали сделать это, он доставал предмет и смотрел на него.

— Хочешь попасть к предсказателю, у которого сережка в ухе и черные волосы, напоминающие червяков, Малинцин?

— Я не думаю, что он получит женщину.

— А может, к тому, с золотыми волосами и ртом цвета спелой вишни?

Когда его лошадь пала под ним, истыканная стрелами, словно гигантский дикобраз, Альварадо положил голову животного себе на колени и перерезал ему горло, крича: «Probrecito, probrecito»[9].

— Такая красота опасна, Кай.

К кому Малинцин не хотела попасть, так это к подлому человеку с одним длинным ногтем, как у ацтекских жрецов, свидетельствующим, по ее мнению, о том, что ему нет нужды пользоваться руками, что он колдун на службе у подземного мира. Его лицо напоминало нефритовую маску — застывшее и неподвижное, с дырками вместо глаз и зиявшим разрезом губ вместо улыбки. Его звали Исла. Малинцин думала, что много знает о мужчинах, потому что в своем втором доме у майя, где жили раньше Кай и Лапа Ягуара, она была ауианиме. Хотя и не почтенной ауианиме, гетерой майя, и не той ауианиме, что сопровождает юных воинов в кальмекак, не служила пленным в последний год перед жертвоприношением, но все же Малинцин была ауианиме. Лапа Ягуара утверждал, что ее выберет вождь, которого он называл Тараканом. Лапа Ягуара заметил, что Таракан все время смотрит на Малинцин, но предупредил ее, что вождя следует опасаться. Малинцин знала, что Лапа Ягуара прав, ибо Кортес смотрел на нее с вожделением, а затем отводил глаза, и его лицо казалось беспокойным, рот обманчивым и маленьким, а подбородок под густыми волосами — жестоким. И все же власть делала его привлекательным. Его женщина станет кем-то вроде первой жены. Малинцин даже мечтать не могла о том, что окажется первой женой или даже второй. До того как ее отдали чужакам, ей никогда не выпадала честь ублажать лишь одного мужчину. Все-таки она надеялась, что мужчина будет один, только один, и, хотя она и боялась Таракана, возможность стать его женщиной она могла считать удачей. Но вместо того чтобы взять ее себе, Кортес отдал ее кроткому чужаку, который то и дело посасывал волосы на губе, пощипывал волосы на подбородке, а когда снимал шлем, перебирал волосы на голове. Его звали Пуэртокарреро.

Перед тем как попасть на циновки мужчин, женщинам пришлось подойти к столбам с резьбой, изображавшей человека, подвергнутого пыткам. Эти столбы стояли на берегу. Женщин заставили встать перед ними на колени, иначе им угрожала бы смерть или же им отрубили бы ноги. Один из чужаков в коричневой накидке побрызгал на них водой и произнес много слов на каком-то совершенно новом языке. Позже Малинцин поняла, что эти люди-личинки не смели возлечь с женщиной, если та не заявит о своей покорности их богу, которого когда-то замучили до смерти. Агильяр объяснил ей, что отец того, кого пытали, бог неба, жил на облаке, а женщина в синей накидке была его матерью, богиней земли, но она не носила юбку из змей, как Коатликуэ, а также ожерелье из отрубленных рук и вырезанных сердец. Хотя все должно быть наоборот, эти люди пили кровь своего принесенного в жертву бога-человека и ели куски его тела.

Кай отдали мужчине, таскавшему на спине инструменты. Его звали Нуньес.

— Кажется, будто он проколол себя колючкой кактуса или рыбьей костью и много раз совершал жертвенное надрезание своего пениса, — сказала она утром. — На краю его пениса нет кожи. Он завернул меня в белую ткань с дырой посередине. А твой что делал?