Читать интересную книгу Давай переживем. Жизнь психолога-спасателя за красно-белой лентой - Артем Коваленко

навигатору к месту происшествия.

Пожар уже потушен – остался только выжженный огнем дом с черными зияющими дырами вместо дверей и окон. Здесь еще несколько МЧСников и местные казаки. Возле двора дома, где был пожар, разбросано несколько грязных одеял. Я смотрю на эти вещи и сразу же понимаю, что ими были накрыты тела погибших здесь детей. Сейчас их уже увезли в морг.

Беседую с местным казаком – с виду обычный парень в джинсах и свитере. Он с гордостью заявляет свой казачий чин. Казак сообщает мне, что к семье, что жила по адресу, пришли гости с детьми. Когда у взрослых ночью закончились запасы алкоголя, они пошли его искать, закрыв семерых детей одних дома. Начался пожар, и дети никак не могли выбраться наружу.

– Вон, – говорит казак и указывает рукой на те самые одеяла, – их так и выносили оттуда и клали там.

Значит, я был прав, когда увидел эти вещи.

Самое страшное лично для меня в этой трагедии было то, что те дети, что были постарше, пытались вынести самого маленького – его закутали в одеяло, надеясь спасти. Это настоящий героический поступок маленького человека – шестеро детей спасают самого младшего, седьмого. Точнее – пытаются спасти, ведь погибли они все.

Мы выясняем, что обязательная процедура опознания, выдача тел и похороны запланированы на завтра.

Одних родителей погибших детей только что привезли в наручниках – наверное, следственные мероприятия. По вторым родителям информация такая – отец сейчас в местном отделении полиции, мать – в больнице. Также в больнице находится кто-то из родственников погибших, кто пытался спасти их, – человек получил ожоги и резаные раны. Решаем ехать в больницу.

Мои коллеги работают с матерью детей в больнице. Я работаю с тем самым родственником, который получил травмы на пожаре. Это сводный брат погибших детей от какого-то другого брака, ему уже семнадцать лет. Ожоги несильные, но одна рука забинтована: там помимо ожогов еще и порезы – разбивал окно, когда проникал в горящий дом. Парень этот держится, беседую с ним.

День пролетел быстро. Мы заселяемся в гостиницу. Завтра будет новый тяжелый день, и каждый из нас по-своему готовится к нему, настраивая себя.

Утро. Едем прямиком в морг. Я не люблю морги и их запах, я не люблю сопровождать процедуру опознания и выдачу тел погибших, но я часто попадаю именно на этот участок работы. Это мой второй выезд на происшествие с погибшими детьми. На первом было трое погибших, на этом – семеро. И мы работаем на таком происшествии, которое проходит у нас по сводкам как «пожар в жилом доме в (указывается населенный пункт) с семью погибшими детьми».

К зданию морга в назначенное время прибыл отец одних детей, родителей других, которых я видел в наручниках, привезли тоже.

Нам нужно зайти и посмотреть, можно ли предъявлять тела, готовы ли они для предъявления. Но никто из нас откровенно не хочет этого делать – мы стоим под высоким дубом, желуди которого обсыпали все вокруг, и всячески откладываем момент.

– Можно мы посмотрим перед опознанием? – спрашиваем у сотрудника морга в длинных черных резиновых перчатках.

Перед помещением, где находятся тела детей, лежит мужской труп. Мы просим работников морга временно накрыть его чем-то, пока будет проходить опознание.

Мы проходим дальше в совсем небольшое помещение, в котором нет ничего кроме нескольких длинных металлических столов. На столах семь тел погибших. Они лежат словно куклы разных размеров, с которыми кто-то наигрался и бросил здесь, на эти металлические столы.

Возле входа в здание уже стоит следователь – он тоже будет сопровождать опознание, у него свои задачи, у нас – свои.

Я беру под руку одну из матерей погибших и завожу ее внутрь. Я иду слева от нее – так мне будет удобнее ее ловить, если она начнет падать, и легче выводить ее обратно на улицу, если она начнет кидаться к телам детей. Это две частые реакции людей во время подобной процедуры. Моя коллега Екатерина Бабкина идет здесь же и точно так же ведет другую мать детей. Мы проходим мимо накрытого по нашей просьбе тела мужчины и заходим в тесное помещение. Следователь с черной папкой в руках уже здесь, он держит ручку в готовности что-то записывать.

Начинается плач. Женщина, которую я держу под руку, заваливается вбок, я помогаю ей стать на ноги. Следователь пытается что-то говорить, но его реально не слышно, по крайней мере, мне. Плач женщин усиливается, и следователь переходит на крик.

– Это ваши дети? Это ваши дети? – перекрикивает он громкий и неистовый женский плач.

Опознание прошло. Я беседую возле входа в морг с одним из отцов. Он нервно курит. Что я могу сказать им? Осудить их за то, что они оставили детей и пошли за алкоголем, я не могу, так как не имею на это права. Передо мной – человек, отец погибших детей. Для себя я ограничиваюсь этой информацией. Он – мой пострадавший, в том смысле, что я с ним работаю, и отработать я должен качественно. Помочь этому человеку я вряд ли чем могу. Просто пока надо быть рядом, говорить с ним, слушать его, пробовать найти ресурсы, пробовать построить его новую жизнь хотя бы на первое время. Возможно, его осудят и дадут срок, но сейчас он пострадавший.

К нам прибывает усиление – еще один местный психолог. Мы ждем следующую процедуру – выдачу тел. К зданию морга пришло много людей, и мы выстраиваемся наподобие шеренги. Мы стоим в нескольких метрах друг от друга, растянувшись и смешавшись в толпе людей – мы в готовности, потому что уже по опыту предполагаем начало эмоциональных реакций собравшихся.

Тела выносят по одному. Мне кажется, что время остановилось или идет совсем медленно. Проносят первый, совсем игрушечный, гроб и ставят его в автобус. Выносят второй, третий – я смотрю на погибших детей и жду, чтобы скорее закончилась эта выдача, но время идет медленно. Начинаются первые потери сознания, и мы отводим людей к «скорой», нас мало на такое количество людей. Начинается суета, громкий плач. Я вижу, что один из психологов стоит и плачет. Опять же я не осуждаю этот плач и этого человека, но его участок толпы брошен, люди остались без внимания и контроля психолога, а нагрузка автоматически переходит мне и тому, кто стоит справа от него.

Я сбился со счета, но гробы все выносят и выносят. В толпе вижу нашего водителя, он здесь же с нами, как всегда. Водитель Роман не психолог, но он всегда рядом с нами. У Романа стеклянные глаза, опущенные уголки рта и зеленоватый