Читать интересную книгу Запах денег - Артур Кангин

У нее были: доберманы пинчеры, бульдоги, полубульдоги, русские овчарки, немецкие овчарки, просто тривиальные моськи.

Собачки резво рвались с поводка, то и дело метя янтарной струйкой мочи заборы, мусорные баки, кряжистые деревья, а иногда даже и движущиеся предметы, как-то велосипеды и тихоходные автомобили отечественного производства.

Жизнь Елизаветы Крючковой удалась.

У нее было все!

Квартира в престижном районе, резвые собачки, исправно приносящие от случек и отелов крепкий доходец, прекрасный возраст — 33 года.

Не хватало лишь одного — мужа.

И не то, чтобы не было кандидатов. Были! Лизанька обладала весьма заманчивой наружностью, бабешечка что надо, но вот когда мужья в перспективе попадали в ее уютную квартирку, то случались разные неприятности.

Да, что неприятности!

Почти уголовные деяния!

Парочку претендентов на пост супруга Елизаветы Крючковой собачки попросту загрызли.

Ну, скажем, не совсем загрызли, а похватали.

Но чувствительно, за икры и, прошу простить, за ягодицы.

Какой же жених тут выдержит?

Никакой не выдержит!

Я бы и сам не хотел оказаться на месте этих полоумных женихов.

Но дело даже не во мне, хотя я вам многое мог бы рассказать, а в таинственной, почти ошеломительной истории, происшедшей с Елизаветой Крючковой, можно попросту — Лизой.

2.

Выгуливая, однажды, своих собачек, сучек и кобельков, по пресловутой Таганке, Лиза увидела странное зрелище. Огромного роста мужчина, с черной курчавой бородой, отблескивающей проседью, с расчесанными бровями над пронзительными глазами, вел на поводке целую свору, целую, не побоюсь этого слова, шоблу кошек.

Тут были: и персы, и сибирские мохнатые, и египетские голые, конечно, сиамцы, а также кошки из породы “маркиз”, да и просто дворовые пегие кошки с глумливо улыбающимися усатыми мордами.

Собачки Елизаветы Крючковой, видя такое кошачье вавилонское столпотворение, слегка заволновались и зарычали.

Лиза крепко-накрепко держала поводок.

Но тут чернобородый пришелец повернул к Лизоньке свое чело, и как гаркнет, как лязгнет золотыми зубами:

— Ату их, робя! Жива-а!

Стая кошек без малейшего промедления кинулась на жалкий собачий выводок.

Песики затряслись от страха, завизжали, и вырвав поводок из рук оторопевшей Елизаветы Крючковой, понеслись куда-то вверх к Андроновскому монастырю.

Малиновым звоном ударили колокола.

— Что вы наделали?! — сжимая маленькие, но увесистые кулачки, подступила Лизанька к таинственному незнакомцу.

— Позвольте представиться, — незнакомец приподнял с лохматых и жестких кудрей теннисную шапочку с надписью “ЦСКА”. — Григорий Распутин. Честь имею!

— Как?! — только и нашлась что вопросить бедная Лиза.

3.

Четвероногие друзья Елизаветы Крючковой так и не нашлись. Женщина решила подать на осатанелого старца в муниципальный суд.

А что бы вы сделали?

Ведь ей был нанесен моральный и, что не менее важно, материальный ущерб.

— Лизка, голубка, одумайся, — отговаривали Крючкову мудрые подруги. — У этого мужлана с паранормальными способностями Государственная дума и Совет Федерации в ногах ползают. А сам министр юстиции ему эти самые ноги шампунем “Сибирский ландыш” моет.

— Вы как хотите, — дрожащим голоском произносила Лизанька, — а я все-таки подам в наш родной Таганский суд. Я верю в спасительную слепоту Немезиды.

— Ну-ну, — нукали мудрые подруги. — Смотри, останешься и без квартиры, и без машины. За счастье будешь почитать ночевку на заплеванном Курском вокзале.

— А я к вам буду ходить, — отшучивалась Лиза. — В гости! На ночь!

Подруги, как по команде, вдруг замолкали и уже с подозрительностью, словно в первый раз, рассматривали Елизавету Крючкову, в недавнем прошлом удачливую собачницу, еще вчера крепко стоящую на своих красивых ножках.

4.

И вот в слякотную осень грянул день суда, как водится, беспощадного и, увы, несправедливого.

Подруги были правы — судьи буквально ползали в ногах грозного старца.

Присяжные подносили ему огонек для подкуривания гаванских сигар. Генеральный прокурор бегал в ближайший магазин за пивом “Три слона” для опохмелочки. Адвокат же, взяв на себя прокурорские полномочия, в пух и прах громил Елизавету Крючкову, требуя для нее, в лучшем случае, смертного приговора.

Пришел час оглашения высокого решения Таганского муниципального суда.

— Всем встать! — козлом проорал секретарь с фиолетовым чирьем на носу. — Суд идет!

Все встали.

В зале, давно требующем капитального ремонта, повисла тягостная тишина.

— Учитывая величайшие заслуги Григория Распутина, — поэтическим речитативом изрекла председатель суда, женщина массивная, с агрессивно выдающимся бюстом, — суд постановляет сослать Елизавету Крючкову, лицо без определенного рода занятия и места жительства, на вечное поселение в мордовскую деревню Кокуй. Постановление вступает в силу в зале суда и обжалованию не подлежит.

Лизанька вскрикнула и чуть не упала в обморок.

— Секундочку, — басом пророкотал Григорий Распутин. — Решение суда будет отменено при одном условии.

— Каком же?! — радостно всполохнулась председатель суда, нервно поправляя накрахмаленную манишку.

— При условии, если она выйдет за меня замуж, — паскудно усмехнулся старец.

— Ах, — всплеснула ручками Лизанька, и тут уже решительно упала в обморок.

5.

И вот, увы, настал день свадьбы.

Опять грянули малиновые колокола.

Лизанька под руку с лохматым в проседь Григорием Распутиным идет домой, уже в статусе законной супруги.

Им кто-то под ноги кидает печальные незабудки и веточки вербы.

Лиза идет своя не своя.

“Сегодня ночью убью его!” — думает она, обоняя зловонное дыхание старца.

Пришли в дом Распутина.

Жилище старца поразило Лизу своим великолепием.

Золоченые стулья, мозаичные столы, турецкие диваны, каштановые резные буфеты.

Все это в изобилии!

Парочка бассейнов с подсветкой, с плещущимися там дельфинами, вокруг же все сплошь бюсты олигархов, близких друзей развратного старца.

Откуда-то сверху льется мелодичная башкирская музыка.

С одного пуфика на другой перепархивают страусы, а зал то и дело пересекает золотой кенгуру в шерстяной шапочке с бубоном и с надписью “Спартак-Чемпион”.

— Ну что, по бокальчику Советского игристого и спатеньки?! — пророкотал Григорий Распутин и подмигнул черным глазом помертвевшей Лизе.

Госпожа Крючкова, а ныне уже Распутина, душевно собралась, и не без достоинства наклонила русую голову.

За пазухой Лиза припрятала небольшой, но вполне достаточный для задуманного, ножик, производства завода “Серп и молот”.

6.

Но Григорий Распутин не успел совершить своего темного дела.

Как только он добрался до кровати, он упал в нее, захрапел хмельным молодецким сном.

Лизанька села подле своего суженого и стала его рассматривать.

Печать невероятных мук присутствовала на его мужественном челе.

Жесткая складка раздумий пролегла меж черных с проседью бровей.

В густой бороде запуталась бабочка капустница.

Девушка высвободила бабочку и неожиданно вспомнила из Пушкина: “Но я другому отдана, и буду век ему верна!”

Лиза наклонилась и нежно поцеловала Гришутку.

7.

Тут грянул гром!

Небо разрезали ослепительные молнии!

Словно сам архангел Гавриил подул в свою золотую трубу.

Ливнем обрушился дождь, а когда утих, умолк, на небе вспыхнули — одна! нет, две!! три радуги!!!

Такого Лизанька Распутина, в девичестве Крючкова, еще никогда не видела.

Но что это?!

В кровати перед Лизой лежал не глумливый, истекающий похотью, старец, а прелестный юноша с русыми вьющимися волосами и голубыми очами.

Пошатываясь от счастья, по-дружески оттолкнув налетевшего на нее кенгуру в вязаной шапочке с бубонами, Лиза вышла на балкон с колоннадой и молодыми легкими вобрала пропитанный озоном последождевой воздух.

8.

Вот уже пару-тройку лет чета Крючковых живет душа в душу.

Да-да, Гриша, чтобы в корне переломить жизнь, взял фамилию своей жены.

Теперь от звука своей прежней фамилии — Р-а-с-п-у-т-и-н — он даже испуганно вздрагивает.

Кстати, к супругам вернулись убежавшие от них собачьи и кошачьи табунки.

Кошки и собаки намертво помирились и, беря пример с хозяев, живут, яко голуби с голубицами.

Все хорошо, но одно — решительно плохо!

Ой, плохо!

Госдума и Совет Федераций теперь наотрез отказываются ползать в ногах Григория Крючкова.

Они обосновывают обидный отказ юным возрастом старца с подозрительно вьющимися русыми волосами.