Окруженные
1
Когда сомкнулись клещи нашиу Волги обручем двойным,фашистский лагерь, мертв и страшен;остался островом войны.
На этой льдине окаяннойстолпились полчища врагов,посередине океанакубанских и донских снегов.
Еще фельдфебели на льдинеза выправкой людей следят,еще согласно дисциплинеспешит к орудию солдат.
Но океан идет все шире,а остров дальше от земли,и, самые седые в мире,их волны смерти замели.
Безвыходно и безотъездноподмоги ждет полускелет,рукою зябнущей железныйеще сжимая пистолет.
Еще солдат свершает точносвой поворот на каблуках,еще стучит морзянкой срочнойтяжелый «юнкерс» в облаках.
Но позывные глуше, реже,замерзшими заполнен ров,и каптенармусы не режутхлебов у розовых костров.
И знает сумрачная птица,кружась над мертвыми вдали,что остров должен опуститьсяна дно завьюженной земли.
2
Стоят кресты после сраженияпростыми знаками сложения.
Потом кресты берут на плечи,потом крестами топят печи,
согрев себя, солдаты самипотом становятся крестами.
А за степями необъятнымивыходят вдовы на мосты,
и с распростертыми объятьямиготовы встретить их кресты.
Два дуба
Два дерева растут вблизи Березины,два дуба двести лет корнями сплетены.
Под их листвой пылит дорога полевая,скрипит крестьянский воз, их сеном задевая.
Сопутствуя волам, под шумною листвойпастух выводит здесь мотив наивный свой.
Вот промелькнул возок времен Екатерины, —знать, девушку в Москву вывозят на смотрины.
Вот с Альпами в глазах проходят в листопадусатые полки суворовских солдат.
Дубовый ломкий лист засушен и заржавлен,над ним с пером в руке задумался Державин.
О, зарево Москвы в двенадцатом году!Два гренадера здесь шатаются в бреду.
Закутались они в дырявые знамена,где мерзнут на шелку орлы Наполеона.
Как строгие столбы карающей судьбы,их провожают вдаль безлистые дубы.
Тут коробейник шел, и проносил офеняписьмовник, и букварь, и календарь для чтенья.
И у седых стволов по белизне зимыподпольщик проезжал, бежавший из тюрьмы.
Тут сходку майскую увидели впервыеи флаги Октября деревья вековые.
Южнее — пролегло широкое шоссе.Все реже люди шли к их вековой красе.
Седые столяры о тех дубах забыли,стальные топоры двух братьев не срубили,
к забытому пути из ближнего селалишь узкая тропа болотами вела.
Тут раннею весной, когда луга клубились,крестьянский паренек и девушка любились.
И первые ростки проснувшихся дубовблагословляли их апрельскую любовь.
Но лето летовать не довелось любимым, —за лесом встал пожар, и потянуло дымом,
и орудийный гром потряс дубовый ствол,и танк с кривым крестом под ветками прошел.
С беспомощных ветвей свисала молча зелень,у дуба правого любимый был расстрелян,
у дуба левого замучена она.На вековом стволе кора обожжена.
Сквозь тело в плоть дубов слепые впились пулии сердцевины их до сока резанули.
Слова, слетевшие с девичьих скорбных губ,листвою повторил зеленогорбый дуб.
И снова влажный луг порос болотной травкой,проселок двух дубов стал партизанской явкой,
и раздавался здесь ночами тайный свист,и пропуском друзьям служил дубовый лист,
и к шепоту друзей прислушивались ветки,и были на коре условные заметки,
и партизанский нож однажды поутрулюбимых имена нарезал на кору…
В осенние дожди и в зимние морозыза лесом под откос валились паровозы,
и с каской набекрень валялся враг в снегу,дубовый лист на грудь приколот был врагу.
Не тот дубовый лист, что в Тевтобургской чащена Германа слетел, на шлем его блестящий,
не орденский листок Железного креста,а месть врагу — ножом — сквозь золото листа!
Однажды на заре вновь запылил проселок,и в ветви залетел и срезал их осколок.
Запело, понеслось над рвущейся листвой,и рядом третий дуб поднялся — дымовой.
И на седую пыль проселочной дорогиступил отряд бойцов, запыленных и строгих;
медалями светясь, с ресницами в пыли,с сияньем на лице они на запад шли.
И два седых ствола с листвой старинной медивдруг выросли в пыли воротами к победе,
и ветви поднялись, как триумфальный сводс незримой надписью: «Сорок четвертый год».
И вздыбила листва коней медно-зеленых,героев имена горят на двух колоннах,
и девушка с венком и юноша с венкомуказывают путь сверкающим клинком —
на запад! И прошли отряды боевые,и осенили их деревья вековые,
простые, милые, заветные дубы.Под ними — только дождь — покажутся грибы.
Вновь путник обретет спокойствие ночлега,и снова проскрипит колхозная телега,
на ветках отдохнет весенний перелет,любимую свою любимый обоймет
рукой застенчивой с широколистой веткойпод созданной для них природного беседкой,
поэт подымет лист в ноябрьский листопад,и дрожь звенящих рифм пронзит его до пят,
и песня долетит, и отголоски смеха,и шепоток листвы смешает с песней эхо,
и голоса людей, и ржание конейна той родной земле, где не взорвать корней,
где не свалить стволов великого народа,где дышит, как листва, могучая свобода.
Танк «Маяковский»
Танки, танки, танки… Здравствуй, наша сталь!Под шатром знамен по мостовой московскойгрохотал, и шел, и прогибал асфальтгрузом многих тонн «Владимир Маяковский».Баса грозный тон под броневою грудью.Чувствую, что он, — по взгляду, по орудью.Рев сложился в речь: «Товарищи! Я с вами!Жив и горд — Советской родины поэт,что, неся на башне боевое знамя,двигаюсь, как танк, по улицам побед.Гвардия стихов теперь в гвардейской части,в ста боях прошла тяжелая броня.Мой читатель броневые частиотливал в Магнитогорске для меня.Рифмами детали мне выковывая,по эстрадам месяц напролетмой читатель собирал целковыемне на сталетвердый переплет…Тыща километров. Фронтовым зарницамни конца, ни края. Орудийный гром.Здесь я ездил прежде. Знаю заграницу.Приходилось глазом меряться с врагом.Разве мне в новинку? Не встречался развес воем их газет, со звоном прусских шпор?..Значит, буду бить по гитлеровской мрази,как по белой прежде, рифмами в упор!»Четверо читателей присягуповторили про себя. И вот —сам Владим Владимыч по рейхстагув свисте пуль осколочными бьет.Поднят флаг победы. Враг обрушен…«Рад я, что моя поэзия былабезотказным партии оружьем,воплотившись в танки, строчки и другие долгие дела…Расскажите это всем поэтам,чтобы шибче ход и чтобы тверже ствол!Чтоб работой, мыслью, песней спетойпраздновать на улице вот этойкоммунизма торжество…»Под шатром знамен пронесся голос строгий.И когда отгрохотал знакомый бас,мы с волненьем повторили строки,поднимавшие в атаки нас:«Слово — полководец человечьей силы.Марш! Чтоб время сзади ядрами рвалось.К старым дням чтоб ветром относилотолько путаницу волос…»Здравствуй, танк, советской мощи образ!В день победы и в другие днинаша гордость — это наша бодростьи непробиваемая твердостьвыкованной родиной брони!
Суд