ТОЧИЛЛИ. То есть ты согласен угодить на сковородку? Господи, смилуйся над этим кретином! Излечи его, Господи, от идиотизма!
КОРИНН. Что вы привязались к честному человеку, сэр? Я кормлюсь своим трудом, сам себя обуваю и одеваю, ни с кем не враждую, радуюсь успехам ближнего и никому не жалуюсь на неприятности. А когда у меня и овцы сыты, и ягнята здоровы, я просто счастлив.
ТОЧИЛЛИ. Ах ты дурень! Ведь это же великий грех – заниматься случкой баранов и овец. А ты зарабатываешь на жизнь, спаривая скотину. Да ты просто старый сводник: отдавать годовалую ярочку крутолобому самцу-рогоносцу да еще без брачного контракта! Если тебя за это не поджарят, то сам дьявол за пастухов. Словом, не представляю, как ты избегнешь сковородки.
КОРИНН. Смотрите, вон мой новый господин Ганимед, брат молодой госпожи.
Входит РОЗАЛИНДА, читая бумагу.
РОЗАЛИНДА. «Всех богатств в долине Инда Мне дороже Розалинда. От Рифея и до Пинда Всех прекрасней Розалинда. Ровен ствол у тамаринда, Но стройнее Розалинда. Краше Розы, чище Линды Светлый образ Розалинды…».
ТОЧИЛЛИ. Лично я могу извлекать из себя такие рифмы восемь лет кряду с учетом времени на еду и сон. Именно в таком ритме позвякивают пустые бидоны у молочницы, едущей с рынка.
РОЗАЛИНДА. Отстань, дурак!
ТОЧИЛЛИ. Не угодно ли убедиться?
И по-русски, и на хинди Все поют о Розалинде. Бросит Розу, кинет Линду, Кто увидит Розалинду. Взор ее сияет, инда Всех затмила Розалинда. Я большой имею чин, да Лучше чина Розалинда. Сам себе я господин, да Мной владеет Розалинда. Так люблю ее, что вынь да И положь мне Розалинду.
Это же сущий галопад двустиший. Берегитесь, эти аллюротворения заразны.
РОЗАЛИНДА. Молчи, дурак! Я нашла эти стихи на дереве.
ТОЧИЛЛИ. Зря вы сорвали с него такие незрелые плоды.
РОЗАЛИНДА. Если привить к нему тебя, выскочка, вместе с мушмулой, то плодами с этого дерева мы будем лакомиться раньше всех. Ты – в качестве плода – сгниешь недозрелым, благодаря чему мушмула обретает истинный вкус.
ТОЧИЛЛИ. Как вам будет угодно. Но говорить в лесу такие слова? Что он о вас подумает?
Входит СЕЛИЯ, читая бумагу.
РОЗАЛИНДА. Молчи! Сестра читает. Не мешай!СЕЛИЯ. Тишина. Безлюден бор, Но идет среди ветвей Стихотворный разговор Языком любви мой, —
Что мгновенно человек Пробегает жизни круг; Что за час промчится век, Если друга бросит друг.
Но о чем в лесной глуши Речь ни шла бы между крон, Каждый звук моей души Розалинде посвящен.
И поймет любой, кто в лес Ни придет, что слиты в ней Благостынею небес Совершенства прежних дней.
Все, чем девушек других Одарило небо врозь, По веленью сил благих В Розалинде собралось.
Лик Елены был ей дан, Клеопатры гордый вид, Аталанты стройный стан, Честь Лукреции и стыд.
Взять повелел совет божеств У той – лицо, у этой – стать, Чтоб совершенством совершенств Могла бы Розалинда стать.
Ее удел быть вечным образцом, А мой – навеки быть ее рабом.
РОЗАЛИНДА. О милосерднейший из пастырей! Немилосердно с вашей стороны нагонять скуку на вашу паству такой нудной любовной проповедью и не сказать перед нею: «Запаситесь терпением, друзья мои».
СЕЛИЯ. Вы еще не ушли, друзья мои? Пастух, забирай своего друга и иди с ним куда-нибудь.
ТОЧИЛЛИ. Придется, пастух, с честью отступить. Пусть без возов и подвод, зато с сумкой и подсумком.
(КОРИНН и ТОЧИЛЛИ уходят.)
СЕЛИЯ. Как тебе стихи?
РОЗАЛИНДА. Так себе, сестрица, тем более что в последних строчках стоп несколько больше, чем в предыдущих.
СЕЛИЯ. На них и опираются эти стихи.
РОЗАЛИНДА. Видишь ли, хромым стихам не помогут никакие подпорки. Мало того, лишние стопы, не находя опоры в хромых стихах, только усиливают их хромоту.
СЕЛИЯ. Ну, конечно, чуть ли не все деревья в лесу испещрены нашим именем, а нас это не касается.
РОЗАЛИНДА. Нет, я не могу оставаться равнодушной к этому стихийному бедствию. Уже дней девять мне попадаются стихи, вроде тех, какие я нашла на пальме. Посмотри. Пожалуй, со времен Пифагора мне не ставили стихотворных силков. Хотя я не могу утверждать это наверное, поскольку была в то время ирландской крысой.
СЕЛИЯ. Тебе известно, кто поэт?
РОЗАЛИНДА. Наверное, мужчина, как и все поэты.
СЕЛИЯ. Как ты догадалась? И у него на шее твоя золотая цепь. Ты покраснела, покраснела!
РОЗАЛИНДА. Да кто же он, скажи на милость?
СЕЛИЯ. Господи Боже мой! Гора сходится с горою благодаря землетрясению, тогда как человеку встретиться с человеком нет никакой возможности.
РОЗАЛИНДА. Но кто же он, кто?
СЕЛИЯ. Ты это серьезно?
РОЗАЛИНДА. Селия, помилосердствуй! Я ведь не отстану, пока ты мне его не назовешь.
СЕЛИЯ. Странно это все, очень странно, донельзя странно и даже более чем странно! Особенно после всех моих намеков.
РОЗАЛИНДА. Еще бы мне не покраснеть! По-твоему, если я вырядилась мужчиной, то и сущность моя расхаживает в камзоле и штанах? Миг ожидания для меня по-прежнему подобен времени, за которое можно совершить не одно кругосветное путешествие. Говори, умоляю тебя! И как можно скорей. Ах, если бы ты была заикой, имя таинственного незнакомца выплеснулось бы из тебя, как вино из бутылки с шипучкой: или все, или ничего. Молю тебя, откупорь свои уста, напои жаждущую своей вестью.
СЕЛИЯ. Но если ты выпьешь мою весть до дна, то рискуешь подавиться мужчиной.
РОЗАЛИНДА. Всамделишним мужчиной? Мужчиной из плоти и крови? Если да, то кто он? Чем занимается? Носит ли шляпу? С бородою или без?
СЕЛИЯ. С небольшой бородкой.
РОЗАЛИНДА. Дай ей Бог отрасти, если этот мужчина благочестив. Я подожду, пока у него вырастет большая борода, если ты без проволочек расскажешь, как он выглядит с маленькой.
СЕЛИЯ. Сдаюсь. Это юный Орландо, одолевший в одном бою и силача и твое слабое сердце.
РОЗАЛИНДА. Орландо?
СЕЛИЯ. Орландо.
РОЗАЛИНДА. Вот ведь горе-то! На что мне теперь сдались эти штаны и камзол? Когда ты его видела? Что он делал? Что говорил? Как выглядел? Откуда взялся? Что ему нужно? Он спросил обо мне? Где он сейчас? Где он тебя встретил и когда ты его снова увидишь? Отвечай как можно короче, одним-единственным словом.
СЕЛИЯ. Пожалуйста, если ты мне подаришь рот Гаргантюа: для такого слова – даже одного-единственного – мой чересчур мал: однословный ответ окажется более пространным, чем все Священное Писание.
РОЗАЛИНДА. А он знает, что я тоже здесь, в лесу, и превратилась в мужчину? Он случайно не изменился с тех пор как одержал свою блестящую победу?
СЕЛИЯ. Наверное, песчинок в пустыне меньше, чем вопросов у влюбленных. Я дам тебе всего лишь кусочек моего открытия, и не моя вина, если от этого твой аппетит только разыграется. Орландо, когда я набрела на него, валялся, словно желудь, под дубом.
РОЗАЛИНДА. Если на дубе вызревают такие плоды, то это дерево Юпитера, не иначе.
СЕЛИЯ. Прошу не перебивать, милая барышня.
РОЗАЛИНДА. Слушаю и повинуюсь.
СЕЛИЯ. Орландо лежал, вытянувшись во весь рост, словно раненый рыцарь.
РОЗАЛИНДА. Как печально он, должно быть, выглядел, но как ему это, видимо, шло!
СЕЛИЯ. Умоляю, приструни свой язык. Что-то он у тебя слишком разболтался нынче. Твой рыцарь был в охотничьем костюме.
РОЗАЛИНДА. Ох, чуяло беду мое сердце! Недаром он мне его прострелил.
СЕЛИЯ. А нельзя ли без припева? Я не могу петь, когда меня то и дело сбивают с ритма.
РОЗАЛИНДА. Можно подумать, ты не женщина и не знаешь, что мы не в силах держать свои мысли при себе. Говори же, милая Селия!
СЕЛИЯ. Ты мне совсем голову заморочила. Но тише! Не он ли это идет сюда?
РОЗАЛИНДА. Он, он! Давай спрячемся и понаблюдаем.
(СЕЛИЯ и РОЗАЛИНДА прячутся.)
Входят ЖАК и ОРЛАНДО.
ЖАК. Спасибо за беседу, но, поверьте, мне куда интереснее беседовать с самим собой.
ОРЛАНДО. Мне тоже. Но позвольте учтивости ради поблагодарить за беседу и вас.
ЖАК. Дай Бог вам всего хорошего. Полагаю, наша следующая встреча состоится нескоро.
ОРЛАНДО. Будет лучше, если она вообще не состоится.
ЖАК. Я только прошу вас не осквернять деревьев столь слабыми любовными стишками.
ОРЛАНДО. А я в свою очередь прошу вас не портить моих стихов столь скверной декламацией.