это все, чего ты хочешь, тогда возьми.
Ее слова издеваются, но они бесят меня еще больше.
— Ты так чертовски слепа. Мне нужна не твоя киска. Это гораздо больше, чем просто секс. Я хочу тебя всю. Каждый кусочек. Я хочу быть внутри тебя, потому что это единственное место, где ты будешь настолько слаба, что у тебя не будет другого выбора, кроме как отдать всю себя мне.
Слегка покачав головой, она заглядывает мне в глаза и шепотом признается:
— Я просто не могу.
Мои руки сжимают ее лицо, и я говорю:
— Ты можешь. Мне нужно, чтобы ты попробовала.
— Но у тебя есть я, — кричит она. — Я здесь. Я не собираюсь убегать.
— Перестань избегать.
— Я не…
— Ты здесь, — вмешиваюсь я, обрывая ее. — Но на самом деле тебя здесь нет. Ты можешь лежать рядом со мной каждую ночь, но на самом деле тебя нет рядом. Ты находишься совсем в другом месте. Где-то глубоко внутри своего разума, ты прячешься.
С ее стороны нет ответа, только горящие глаза, которые показывают, насколько она разъярена.
— Сколько раз я должен повторять тебе, чтобы убедить, что здесь ты в безопасности? Что со мной ты в безопасности?
— Отпусти меня, пожалуйста, — просит она тихо.
Я убираю руки с ее лица, и она тут же поворачивается и уходит от меня, не говоря больше ни слова, даже не оглядываясь. Я ничего не говорю, чтобы остановить ее, просто отпускаю. И прежде чем я позволю своему раздражению вырасти еще больше, я тоже возвращаюсь в дом и поднимаюсь на третий уровень, где находится мой офис.
Нуждаясь в том, чтобы избавиться от стресса, я занялся работой. Между телефонными звонками в офис и регистрацией моей собственности в Чикаго время проходит быстро. «Лотус» процветает в финансовом отношении и доказывает, что является одним из самых востребованных отелей в городе. Исключительность является ключевым фактором, и это понятие оправдывает себя.
Но я не могу думать о Чикаго, не думая о своем отце. Я не разговаривал с ним с тех пор, как Элизабет рассказала мне о его аресте. Честно говоря, я даже не вникал в его отношения с Ричардом, Беннеттом или даже отцом Элизабет, опасаясь того, что это может всколыхнуть во мне. Элизабет сочла бы меня лицемером, и она была бы права, вот почему я еще не обсуждал с ней эту тему.
Поэтому только по этой причине я вызываю Элизабет в свой кабинет, и ей требуется всего несколько минут, чтобы появиться в дверях.
— Что такого срочного? — спрашивает она с легким волнением, оставшимся после нашей предыдущей ссоры.
— Зайди.
Она делает это, садясь на стул перед моим столом. Я встаю со своего кресла и обхожу его, чтобы сесть рядом с ней.
— Во — первых, я не буду извиняться за то, что сделал раньше, за исключением одного — я обвинил тебя в том, что ты боишься встретиться лицом к лицу со своими страхами, когда я делал то же самое.
— Что ты имеешь в виду?
— Я избегал своего отца из-за страха, — признаюсь я ей. — Но я откладываю это в сторону, надеясь, что ты сделаешь то же самое для меня.
Ее глаза смягчаются.
— Итак, ты можешь мне помочь? — Я спрашиваю, и она кивает, говоря:
— Хорошо.
— В ту ночь, когда я нашел тебя, ты сказала мне, что Ричард и мой отец работали вместе, используя компанию Беннетта в качестве прикрытия для торговли оружием.
— Так мне сказал Ричард, — говорит она.
— Ты также сказала, что Ричард был тем, кто убил мою маму.
Она кивает.
У меня сжимается горло, когда в моей памяти вспыхивают видения моей мамы, получившей пулю в голову, я говорю напряженным голосом:
— Мне нужно знать, почему это произошло.
Она держит мою руку в своей и не торопится говорить.
— Он сказал мне, что Кэл переводил деньги на оффшорный счет. Ричард сказал, что хочет преподать твоему отцу урок, который обеспечил бы его лояльность.
— Значит, мой отец знал, что собирался сделать Ричард?
С трудом сглотнув и глазами, полными жалости, она кивает.
— Он знал. Вот почему твой отец уехал из города. Он не хотел быть там, когда это случилось.
Мое дыхание прерывается неровными вдохами, когда ярость взрывается вулканическими волнами в моей груди. Каждый мускул в моем теле напрягается, и я отпускаю руку Элизабет, опасаясь, что сломаю ее хрупкие кости. Я вскакиваю со стула, и он опрокидывается.
— Этот ублюдок каждый день после ее смерти обвинял меня, — киплю я. Лезвия каждого слова режут мой язык, наполняя меня гнилой ненавистью. — Он заставил меня поверить, что это моя вина!
— Независимо от того, как это произошло, Деклан, это не было бы твоей виной.
Я подхожу к краю окна, хватаюсь руками за подоконник и опускаю голову, сгорбившись. Это поле битвы эмоций, на котором нет победителя. Возмущение и ярость борются вместе с печалью и тоской. Я оплакивал свою мать так, как не должен оплакивать ни один мужчина, но я оплакивал. Я позволил боли поселиться в моем сердце, ожесточая его и давая ему силу вырасти в того человека, которым я являюсь сегодня. Человек, который не может потерять ни капли контроля, не охваченный тревожным страхом. Одному Богу известно, кем бы я был, если бы не это проявление.
Я вздрагиваю, когда чувствую руку Элизабет на своей спине. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, ее щеки заплаканы, и я вытираю их большими пальцами, спрашивая:
— Почему ты плачешь?
— Потому что… мне больно видеть, как тебе больно.
— Мне нужно, чтобы ты это увидела, — мой голос срывается.
Затем она поднимает руки к моему лицу, притягивает меня к себе и целует. Она глотает мое прерывистое дыхание, прижимаясь своим телом к моему, и я мгновенно становлюсь твердым. Это буря эмоций, которая так и просится наружу.
С рычанием я поднимаю ее, и она ахает, когда я бросаю ее на диван. Она пристально наблюдает, дрожа, как я расстегиваю ремень.
— Не надо.
— Не говори мне "нет", Элизабет, — приказываю я.
Она вскакивает в панике с дивана.
— Я не могу.
В ее глазах страх, когда она пятится от меня, направляясь к двери, как будто я какой — то монстр из ее кошмаров.
— Чушь собачья! Ты можешь, ты просто не хочешь.
Она продолжает отступать, отказываясь общаться со мной, и это последний гребаный удар в мое сердце, который я могу вынести! Я чертовски люблю ее, но она построила эту стену вокруг себя, чтобы держать меня подальше. Это выводит