Читать интересную книгу Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Сили

Кроме того, полковник Малисон в своем сочинении «Позднейшая борьба Франции на востоке»[31] показывает, какую опустошительную каперскую войну Франция была в силах вести на Индийском океане, опираясь на остров Св. Маврикия, еще долго после того, как морские силы ее были уничтожены при Трафальгаре. Покорением острова Св. Маврикия и утверждением его за Англией окончилась вторая Столетняя война между Францией и Англией – война из-за Нового Света.

Этот общий обзор войн восемнадцатого столетия должен показать вам, что тезис, признающий расширение наиболее характерной чертой в истории Англии XVIII века, имеет более обширное значение, чем это может показаться с первого взгляда. Первоначально этот тезис мог быть понят вами в том смысле, что завоевания Канады, Индии и южной Африки представляют по существу большее значение, чем такие европейские и внутренние события, как войны Мальборо, наследование Брауншвейгского дома, восстание якобитов или даже война против французской революции. Теперь же вы видите, что наш тезис должен быть понят шире, именно: крупные события, не имевшие, как казалось, никакого отношения к росту Великой Британии, на самом деле были тесно связаны с ним и представляли лишь последовательные моменты в великом процессе. Первоначально этот тезис можно толковать в том смысле, что европейская политика Англии в XVIII столетии представляет меньше значения, чем ее колониальная политика. На самом же деле он означает, что европейская политика и колониальная политика суть лишь две стороны одного и того же великого национального развития. Вот это-то я и желаю доказать. Только такое понимание связывает европейские дела с колониальными, военные действия с общим мирным расширением страны, с тем промышленным и коммерческим ростом, который в XVIII столетии превзошел все, что было прежде достигнуто Англией. Чтобы понять это, необходимо рассмотреть особенный характер английской колонизации в Новом Свете.

Лекция 3

Империя

Хотя мы и свыклись с выражением «колониальная империя», тем не менее в сопоставлении этих двух слов есть нечто странное. Слово «империя» как будто звучит слишком воинственно и деспотически, когда мы говорим об отношении метрополии к колониям.

Есть два различных вида колонизации. Первый можно назвать естественным в том смысле, что он аналогичен явлениям в мире природы. «Колонии походят на плоды, которые висят на дереве, пока не созреют», – сказал Тюрго. Колонизация, говорят другие, походит на роение пчел или на брак и переселение в новый дом взрослого сына. И действительно, мы находим в истории примеры такой легкой, естественной колонизации. Первоначальные переселения часто принадлежали к колонизации этого рода. На первых страницах европейской истории, в ранних сказаниях Греции и Италии, рисующих перед нами греко-италийскую ветвь арийской семьи в момент занятия ею территории, арены ее будущего величия, мы видим, как под влиянием примитивных понятий совершается этот легкий процесс. В них мы читаем об установлении ver sacrum, по которому все дети, родившиеся в течение одной весны, посвящались божеству, принимавшему переселение взамен жертвоприношения.[32] Когда посвященные делались взрослыми, они изгонялись из пределов отечества и иногда селились и основывали город на том месте, где останавливалось какое-нибудь случайно обогнавшее их животное: они видели в нем путеводителя, посланного Богом. Говорят, что от такого священного животного получили свое название некоторые города, например, Бовианум и Пиценум.

Такую колонизацию, пожалуй, можно назвать естественной, но из подобной системы не могла вырасти колониальная империя. Поэтому греческая αποιχια, хотя она и переводится словом «колония», представляла собою нечто, по существу, отличное от современной колонии. Под колонией мы разумеем общество, не только вышедшее из метрополии, но остающееся политически с нею связанным связью зависимости. Греческая αποιχια не была таким зависимым обществом. Технически αποιχια совершенно независима от метрополии, хотя по чувству родства и находилась с нею в постоянном союзе. Зависимость отнюдь не была неизвестна грекам, и греческие государства нередко учреждали в соседних общинах подчиненные им правительства. Но эти зависимые общины никогда не были колониями, и колония в свою очередь не являлась никогда зависимым владением.

Латинская colonia, без сомнения, достаточно зависима, но она представляет собою совершенно своеобразное учреждение: назначением ее является создание в завоеванной стране гарнизонов без затрат на содержание в ней армии. Поэтому нет надобности рассматривать здесь латинскую систему колонизации.

Замечателен и для нас очень важен тот факт, что старая первобытная система греков никогда не оживала в новейшие времена. Колонизация, начавшаяся с открытием Америки Колумбом или, вернее, с момента завоевания Канарских островов Бетанкуром (Bethencourt) в 1404 году, приняла со временем огромные размеры. Она населила территорию, более чем во сто раз превосходящую те немногие островки и полуостровки Средиземного моря, которые были заняты первобытными греческими авантюристами, – и что же? В течение всего этого процесса метрополия никогда не дозволяла добровольным переселенцам образовывать независимые общества. Какие бы льготы ни получали первые авантюристы, Кортес и Пизарро, какие бы обширные права – собирать армии, вести войну и заключать мир – ни были дарованы английской Ост-Индской компании, государство всегда удерживало в своих руках верховный контроль, и только успешное восстание могло освободить от него колонии. Коринф, по-видимому, никогда не считал возможным сохранить свою власть на расстоянии Сицилии; но ни испанскому, ни португальскому, ни голландскому, ни французскому и ни английскому правительствам никогда и в голову не приходило, что их переселенцы могут претендовать на независимость на том только основании, что они скрываются в пампасах Южной Америки или на архипелагах Тихого океана.

Новая система колонизации может считаться менее естественной, чем древняя, если под словом «естественная» мы разумеем «инстинктивная»; но если мы хотим этим термином выразить ее «рациональность» (что, конечно, совсем иное), то нам не следует называть ее неестественной лишь потому, что она не похожа на роение пчел или размножение растений. Во всяком случае, мы не должны тотчас впадать в обличительный тон, говоря: «Смотрите, какой контраст между человечной мудростью Древнего мира и тиранией готических Средних веков! Гот никогда не ослабляет, даже на дальнем расстоянии, своей варварской системы принуждения, тогда как кроткий, развитый грек, руководимый природой, сознает, что взрослое дитя имеет право быть независимым, и потому благословляет его и напутствует».

Быть может, если мы рассмотрим обстановку новейшей колонизации, то найдем, что она выросла из своей обстановки так же неизбежно, как инстинктивная система выросла из условий Древнего мира.

Занятие земель по ту сторону океана путем создания новых общин совершенно отлично от постепенного разлития расы по непрерывной территории или по территориям, отделенным узкими морями. Для последнего могут быть достаточны ничтожные побуждения и умеренные усилия, первое же требует громадной механической силы. Мы видим, что Колумб нуждается в помощи государства на каждом шагу. Его снарядило государство, оно же уплатило все издержки, сопряженные с его открытием. Сверх того мы замечаем, что, когда открытие уже сделано, европейцы не чувствуют непреодолимого побуждения воспользоваться им. Шлюзные затворы раскрылись, но вода еще не хлынула: в то время в Европе не было излишка населения, ищущего выхода: находились только единичные авантюристы, готовые отправиться за золотом. Колумб не мог сделать ни шагу, пока не доказал государям, что открываемая территория принесет им доходы. При таких обстоятельствах, т. е. когда в помощи нуждались постоянно, государству было легче поддерживать свой авторитет.

Можно заметить также, что новейшее государство должно почти неизбежно колонизовать иным способом уже потому, что оно само отличается от греческого государства. Ум грека в такой мере отожествляет государство с городом, что на его языке, как вам известно, существует только одно слово для обозначения того и другого. Аристотель, хотя ему были известны такие государства-страны, как Македония и Персия, – по-видимому, в своей «Политике» вовсе не принимает их в соображение. Он нередко устанавливает принципы, из которых видно, что он не в состоянии смотреть на них как на государства в настоящем смысле слова, именно потому, что они – не города. С другой стороны, современное понятие о государстве – многие из нас не знают, насколько оно ново и как постепенно оно складывалось – требует, чтобы люди одной нации, говорящие на одном языке, имели одно правительство.