и прищелкивали языком. Ваня и не помнил, когда ему было так здорово.
— Что за шум? Ты что, всех детей мне перевозбудила! Как я их теперь после обеда буду спать укладывать? — Вернувшаяся Настя положила конец веселью. — А носки зачем сняла? Она же простудится!
— Да вы только посмотрите, как она радуется. Ей эта лошадка нравится. Пожалуйста, сажайте на нее Машу хоть иногда.
— Да что мне, делать больше нечего? Я и так тут зашиваюсь! Кормежка, мытье, уборка.
С этими словами Настя рывком стащила Машу с лошадки-качалки и сунула обратно в ходунки. Маша громко заплакала.
— Не пойму, чего ты на нее время-то тратишь?
И Настя постучала пальцем Маше по лбу, имея в виду ее умственную неполноценность.
Вика поняла, что не угодила воспитательнице, и сделала последнюю попытку ее умаслить:
— Хотите, я помогу вам с обедом?
— Не надо. Сама управлюсь. И вообще, давай-ка отсюда. И больше не приходи.
Вика поцеловала Машу в макушку, взяла сумку, махнула Ване рукой и ушла. В группе опять воцарилась тишина.
После обеда, лежа в своей кроватке, Ваня думал о Вике. Настя выгнала ее и больше не разрешила приходить. Значит, он никогда ее не увидит. Эта утрата тяжким грузом давила ему на грудь и мешала дышать. Потом он представил, как выпрыгивает из кроватки, идет в другую комнату, останавливается перед Настей и говорит: “И вообще, давай-ка отсюда. И больше не приходи!” Вместо Насти будет дежурить Андреевночка. Вот было бы здорово.
Когда пришла Настя, чтобы забрать его из кроватки, Ваня весь сжался в комок. Пока она его переодевала, он даже не открыл глаз. Сидя у себя за столом, он с ненавистью смотрел на ее спину. Ему было до того тоскливо, что он даже не оглянулся, когда дверь отворилась и в комнату кто-то вошел. Лишь краешком глаза углядел джинсы и свитер. У него екнуло сердце — неужели Вика? Он быстро повернулся и горестно вздохнул. Это были две женщины без белых халатов, но Вики среди них не было. У одной были длинные волосы, как у Вики, только светлые, а вторая как-то смешно произносила слова.
Они пришли вместе с врачом, которую Ваня видел в своей группе всего два раза, однако запомнил, что ее зовут Жанной. Сейчас — Ваня сразу заметил — она вела себя как-то скованно, и ей явно хотелось поскорее выпроводить гостей. А женщина с короткой стрижкой все задавала и задавала вопросы. В конце концов Жанна повела женщин к двери, объяснив, что детям пора ужинать. Ваня удивился: ужин всегда приносили после Настиного перекура, а его еще не было. Они уже стояли на пороге, и тут Ваня решился.
— Пожалуйста, приходите еще, — попросил он женщину с короткой стрижкой.
И очень обрадовался, когда она развернулась и подошла прямо к нему. Она дала ему машинку. Он спросил, нет ли у нее еще одной — для Андрея. Женщина пошарила у себя в сумке и правда достала одну машинку. Они с Андреем раньше никогда не играли с машинками. Они катали их по столу и улыбались друг дружке. Их так захватила новая игра, что Ваня чуть не забыл спросить добрую женщину, как ее зовут. Она ответила, что Сэра, и пообещала прийти еще.
Еще до ужина Настя отобрала у них машинки и поставила их на верхнюю полку. Наутро, едва открыв глаза, Ваня вспомнил о своей машинке. Он сел, вытянул руку и вообразил, как катает ее по перекладине кровати. Потом по стене.
— Настя, дай мне, пожалуйста, мою машинку, — попросил он воспитательницу.
— Машинку? Какую еще машинку?
Ване сделалось не по себе. Ухватившись за прутья, он поднялся в кровати.
— Сама знаешь. Машинку, которую мне подарила Сэра.
— Что еще за Сэра? Не знаю никакой Сэры.
Ване стало страшно.
— Знаешь! Та тетенька со смешным голосом. Она подарила мне машинку. И Андрею тоже! Отдай нам наши машинки!
Настя склонилась над одной из кроваток.
— Не помню никаких машинок, — отмахнулась она. — Наверно, они тебе приснились.
2
Октябрь 1994 — июнь 1995
Голос в тишине
Встреча Сэры и Вани была делом случая. Ее вполне могло и не быть. Подходил к концу долгий день — день ее первого посещения дома ребенка № 10, где она, совершенно к тому не подготовленная, окунулась в мир, словно сошедший со страниц романов Чарльза Диккенса.
Десяток лет спустя она вспоминала, что, приехав в Москву в конце 1994 года, не имела ни малейшего представления о том, чем будет заниматься. “Я была супругой корреспондента газеты, у меня было двое детей-школьников, и я понятия не имела, чем буду заполнять свои дни в предстоящие четыре года. Однажды меня, как новичка, пригласили на собрание Международного женского клуба. Для иностранок, впервые попавших в Москву, это был хороший повод продемонстрировать свои наряды и съесть пончик из “Данкин Донате" в резиденции американского посла. Очередь была как в Кремль.
Организаторы встречи предложили нам записаться на курсы по изучению иконописи, индийской кухни, йоги, русской литературы и прочих достойных материй. На фоне дам, одетых от Гуччи, я сразу выделила двух британок в легинсах, которые продавали спортивные рубашки, вынимая их из стоявших рядом коробок. Они работали в благотворительной группе, поставившей перед собой непосильную задачу — помочь тем россиянам, которые после крушения коммунистической системы оказались на обочине жизни. Чтобы общаться с российскими чиновниками и благотворителями, им были необходимы люди, говорившие по-русски, и я не смогла им отказать. Конечно же мне и в голову не могло прийти, чем это обернется для меня и что к концу четырехлетнего срока я не буду готова уехать из Москвы”.
Итак, в один облачный бесснежный декабрьский день за Сэрой заехала ее американская подруга Луиза, которой срочно понадобилась переводчица для посещения дома ребенка. Москва не радовала своим видом. Перемены, которым предстояло превратить город в залитую неоновым светом процветающую столицу, были в зародышевом состоянии, и даже снега, который прикрыл бы разбитые дороги и замусоренные тротуары, в тот год еще не выпало.