С полей Москвы и Украины
Пройдет дорогами атак
И вспыхнет в небесах Берлина.
Но бой на этом рубеже
Концом твоей войны не станет.
Не забывай о госпоже,
Чей взор тебя к могиле манит.
Пусть гнев, отточенный тобой,
Ее кипение остудит.
Коль надо — бей!
И это будет
Решительный, последний бой.
Пусть гнев течет в твоей крови,
Готовься!
Встань под наше знамя!
И верность до конца храни
В чужом тылу,
Во вражьем стане!..
Помнишь ли, брат?
Ветер и град...
Помнишь ли, брат?..
Горечь утрат...
Помнишь, браток?
Крови лоток
Землю иссохшую залил.
Поднял народ
Красное знамя:
1... 9... 17-й год!
Солнце,
брось луч нам на землю!
Синий,
прислушайся,
воздух!
Слушай, луна!
Что ты дремлешь
Желтой наседкой на звездах?!
Марш!
Шире шаг!
Пошевеливай!
В ногу!
Колонною длинной!
Кто нам отстал?
Поживее!
Дружно!
Вперед!
Лавиной!
Горе, вперед!
И веселье!
Четче шагайте!
В лад!
Стой!
Мы пришли.
Мы — у цели.
Вот он.
Помнишь ли, брат?!
Декабрь 1941 г. — март 1942 г.
Перевод А. Ревича
ДЕРЕВЬЯ
Деревья не умеют лгать —
Большое сердце у деревьев,
Их мир, как солнце, прост и древен.
Их совесть не в чем упрекать.
Деревья не умеют лгать.
Большое сердце у деревьев.
Не зная старости, оно
Во все живое влюблено,
Во все, возросшее во чреве.
Большое сердце у деревьев.
Их мир, как солнце, прост и древен.
Под их листвой, из века в век,
Перерождался человек,
Тянулся к звездам, в землю веря.
Их мир, как солнце, прост и древен.
Их совесть не в чем упрекать.
Они свидетели событий,
Каких и в людях не сыскать.
Их совесть не в чем упрекать —
Деревья не умеют лгать.
1943
Перевод автора
СТОЯЩЕМУ НА КРОВИ...
Британским колонизаторам посвящаюСтоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
Пусть придет к нему ужас ночной и дневной,
Пусть судят его мои дни и ночи,
Пусть глядят на него убитого очи.
Пусть покойник грозит ему желтой рукой —
Пусть забудет покой
Стоящий на крови людской!
Глумящийся над сиротой
И над детской слезой —
Навсегда пусть забудет про сон и покой!
Пусть всегда он чувствует за спиною
Мертвецов дыхание ледяное.
Пусть память его наполнится мной.
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
Стоящий над моею рекой
С гробовою доской —
Пусть навеки забудет про сон и покой!
Пусть услышит он на моем берегу,
Что море его. покорилось врагу,
Пусть не знает милости никакой,
Пусть забудет покой
Стоящий на крови людской!
Попирающий мертвой стопой
Тропу за тропой —
Пусть навеки «забудет про сон и покой!
Пусть как столп застынет на месте,
Когда уйти захочет от мести.
В пустыне сухой, в пучине морской
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
Моих братьев, бежавших толпой
От смерти лихой,
Добивший — да забудет он сон и покой!-
Пускай и его жилище,
Превратившееся в пепелище,
Зарастет прогорклой травой.
Пусть забудет покой
Стоящий на крови людской!
Разделивший смертной враждой
Братьев одной
Семьи — да забудет он сон и покой! —
Пусть сгорит он, подобно Содому,
Пусть он не узнает родимого дома,
Пусть мой гнев захлестнет его красной волной.
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
1947
Перевод Д. Самойлова
ПОМИНАЛЬНАЯ СВЕЧА
Памяти еврейских детей, замученных нацистами.
Бледней тебя нету, Ханэле,
И памяти нет страшней.
На этой войне ты, Ханэле,
Сквозь десять прошла смертей.
Но искорка света, Ханэле,
В улыбке жила твоей.
Когда безмятежное лето
Бедою застигло врасплох, —
Зажглось твое солнышко в гетто,
А лет тебе — не было трех.
И глаза — два колодца,
Свет из глаз твоих льется,
Он огня горячей, о Ханэле,
Для твоих палачей, о Ханэле!
Твой свет не сумели, Ханэле,
Топтатели растоптать.
Твой брат не тебе ли, Ханэле,
Могилу должен копать?
Но люди успели, Ханэле,
У смерти тебя отнять.
Ты к лесу пошла, и сиротство
Смотрело из пламени вслед.
И взрослому было непросто,
Тебе ж — четырех еще нет.
И глаза — два колодца,
Крик в глазах твоих бьется,
Он страшнее мечей, о Ханэле,
Для твоих палачей, о Ханэле!
Скрывалась во тьме ты,
Ханэле,
Пока не пришел рассвет.
Гремит гром победы, Ханэле,
А сил улыбнуться нет.
И стал твоим светом, Ханэле,
Свечи поминальной свет.
Врагов своих ты одолела,
Друзей твоих не перечесть.
Нашли твое тихое тело,
А лет тебе — разве что шесть.
В лесу — два колодца:
Кто над ними нагнется —
Вспомнит свет твоих глаз, о Ханэле,
Он не меркнет для нас, о Ханэле!
1947
Перевод Г. Семенова
КИПАРИС
Стрелой зеленою он в небо вознесен,
Но от корней не в силах оторваться.
Он может небом только любоваться,
Но связан лишь с землей, как с человеком — сон.
Стрелой зеленою он в небо вознесен.
Но от корней не в силах оторваться
Его поющая о высоте стрела.
Ему б могучей птицы два крыла,
Чтоб одолеть свой плен, чтоб не сдаваться.
Но от корней не в силах оторваться.
Он может небом только любоваться.
О, сцены солнечной трагический актер! —
Шумит о нем толпа прибрежных скал и гор.
Но, вдохновленный громом их оваций,
Он может небом только любоваться.
Но связан лишь с землей, как с человеком — сон.
Вонзая в небо свечи огневые,
Он все же любит муки корневые,
Стволу дарующие вознесенья звон.
И, связанный с землей, как с человеком — сон,
Стрелой зеленою он в небо вознесен.
1947
Перевод автора
АГАРЬ
1
Как мечом, препоясалась ветром она
И пылающим гневом пустыни,
И с младенцем брела по пустыне одна,
И вода испарялась в кувшине,
И уселась напротив Агарь.
Жгла их жаждою желтая гарь.
Сын лежал под кустом, а кругом
Бился ветер с хрипящим песком,
И в смятении взор отвратила:
Сзади гибель, но что впереди?
Смерть, сыновняя смерть исходила
Из ее истощенной груди,
И упала в отчаянье мать,
Стала к богу, рыдая, взывать.
«Ты, господь Авраама, господь моего господина!
Я дала ему первенца, плоть наша ныне едина,
Ибо Сарра меня под него привела,
«Ты, господь Авраама, господь моего господина!
И меня ты водил от Кадеш и до Беред[22],
Когда я убежала — о, кто мне поверит! —
Оттого, что у этой бесплодной жены
Стали узки глаза и от злобы черны,
Что к лицу моему прижималось лицо господина.
Сохрани и помилуй, о господи, нашего сына!
Распалил свою злобу степной суховей,
И ослепила вода, ибо очи ты выколол ей.
Бог источников влаги, хоть мутный колодец открой нам,
Ибо мы умираем в безводье песчаном и знойном.
Я, раба твоя, маюсь, измучен и дух мой, и плоть.
Разорви приговор, не карай меня в гневе, господь!
Если стала ему, моему господину, немилой,
Если жертвой мне быть повелела судьба,
Пусть умру я, твоя, Всемогущий, раба,
Только сына-малютку помилуй».
Как мечом, препоясалась ветром она
И пылающим гневом пустыни,
И тоскует, и молит, и плачет одна.
Капли слез собирая в кувшине.
И, склонясь над бездомным, гонимым бедой,