Читать интересную книгу Тайны Зимнего дворца - Н. Т.

Посреди погреба стояла пустая бочка, замѣнявшая налой. На ней лежала икона Смоленской Божьей Матери, въ серебряномъ окладѣ, и два кинжала, крестообразно. Всякій изъ заговорщиковъ, входя въ погребъ, прежде всего дѣлалъ земной поклонъ передъ иконой, прикладывался къ ней и садился на свое мѣсто. Меблировка залы собранія не отличалась ни роскошью, ни пышностью и не исходило изъ фабрики знаменитыхъ въ то время мастеровъ Гамбса или Тура. Вмѣсто стульевъ и креселъ стояли пустые боченки и ящики, черезъ которыя были прекинуты доски, а старая кровать, съ полусгнившимъ тюфякомъ, можетъ та самая на которой умеръ старый ростовщикъ, служила предсѣдательскимъ кресломъ. — Савельевъ вошелъ послѣднимъ, заперъ дверь въ погребъ и снова водворилась гробовая тишина въ опустѣвшемъ дворѣ.

На предсѣдательскомъ мѣстѣ сидѣлъ Михаилъ Достоевскій, а рядомъ съ нимъ Михайловъ и Миклашевскій, всѣ трое въ послѣдствіе поплатившіеся за свои идеи. Когда вошелъ Савельевъ, Достоевскій торжественно всталъ. Засѣданіе открыто, сказалъ онъ: споемъ-те же пѣсню [5], которая быть можетъ, напомнитъ намъ судьбу, ожидающую и насъ. И всѣ въ одинъ голосъ дружно запѣли пѣсню несчастныхъ каторжниковъ Некрасова:

НЕСЧАСТНЫЕ.

Дружнѣй! работа есть лопатамъ,Не даромъ насъ сюда вели,Не даромъ Богъ насыпалъ златомъ,Утробу матери земли.

Трудись, покамѣстъ служатъ руки,Не сѣтуй, не лѣнись, не трусь,Спасибо скажутъ наши внуки,Когда разбогатѣетъ Русь!

Пускай бѣжитъ въ упорномъ дѣлѣСъ насъ потъ ручьями, какъ вода,И мерзнетъ на клейменомъ тѣлѣ,Когда почіемъ отъ труда.

Пускай томимся гладомъ, жаждой,Пусть дрогнемъ въ холодѣ зимы,Ей пригодится камень каждый,Который добываемъ мы.

По окончаніи пѣсни, Михайловъ всталъ и произнесъ звучнымъ голосомъ слѣдующую рѣчь:

«Да, друзья мои, мы піонеры для будущаго счастья Россіи; мы надежда и оплотъ нашего несчастнаго порабощеннаго отечества! Да не устрашать насъ ни трудъ ни опасность! Впередъ! Впередъ! и если даже предъ нами откроется зіяющая пропасть, бросимся въ нее безъ оглядки, подобно Муцію Сцеволы, чтобы жертвуя нашей жизнью умолить боговъ! Наша родина молода, полна силъ, и готова на всякія жертвы чтобы добиться свободы и самостоятельности. До сихъ поръ всѣ попытки Запада, чтобы унизить Россію остались безплодными; направленныя противъ насъ стрѣлы, притупились бы о желѣзную волю нашей родины, если бы образованіе проникло въ народъ. Государь считаетъ, что образованіе ведетъ въ анархіи, между тѣмъ какъ оно составляетъ величайшій оплотъ противъ нее; хотя въ сущности рабство и образованіе не могутъ идти рука объ руку.

Поставимъ же себѣ задачей, не жалѣя труда, какъ словомъ такъ и перомъ, заставить Россію идти параллельно съ другими странами цивилизованной Европы, по пути къ просвѣщенію. Напрасно Норовы и Мусинъ-Пушкины борятся противъ потока; но никакая плотина не можетъ сдержать такого напора! Подготовимъ-те же почву, чтобы она могла плодотворно воспринять въ свои нѣдра, то драгоцѣнное семя, которое мы на ней посѣемъ! Станемъ же просвѣтлять умы народа, чтобы онъ могъ понять и ощутить святое слово свободы! Поклянемся же, что мы всѣ будемъ работать для этого святого дѣла. Не даромъ сказалъ велики поэтъ, котораго мы всѣ почитаемъ, что всякій принесенный камень будетъ служить къ украшенію и увеличенію храма славы и величія Россіи!

И такъ поклянитесь же всѣ!

— Клянемся! послышалось со всѣхъ сторонъ подъ глухими сводами подземелья. — Послѣ этого заговорилъ Достоевскій.

— Братья! еще разъ поклянемтесь также, никогда не прибѣгать ни къ шпагѣ ни къ кинжалу, такъ какъ никогда святое имя свободы не приносила плода по почвѣ обагренной кровью. Кровь не свободу производитъ, а напротивъ тиранію! Обѣщайте, что никогда не станете побуждать народъ къ напрасному кровопролитію за святое дѣло свободы!

— Обѣщаемъ! снова раздался голосъ заговорщиковъ.

Затѣмъ поднялся молодой человѣкъ, тонкія и благородныя черты котораго, равно какъ и манеры, рѣзко отличались отъ грубаго платья.

— Хотя я принадлежу по рожденію къ классу людей владѣющихъ крѣпостными, я всегда ратовалъ за ихъ освобожденіе. Достигши совершеннолѣтія, первымъ моимъ дѣломъ было — дать вольную моимъ крѣпостнымъ. — И что жь, кто могъ бы это предвидѣть? Мое желаніе нашло непреодолимую преграду: по высочайшему повелѣнію мои крестьяне, которымъ я далъ землю, желая изъ нихъ сдѣлать свободныхъ землепашцевъ, помимо моей воли остались крѣпостными.

Одно изъ главныхъ препятствій къ развитію культуры въ нашей родинѣ безспорно крепостничество. Развѣ мы американскіе плантаторы, что намъ необходимы рабы для обработки нашихъ полей? Неужели мы вѣчно будемъ питаться потомъ людей намъ подобныхъ?

Если бы вниманіе членовъ собранія не было поглощено всецѣло словами оратора, то услышали бы глухія рыданія. Послѣ нѣкотораго перерыва ораторъ продолжалъ:

— Пока крестьяне влачатъ свое жалкое существованіе въ нашихъ чудныхъ и богатыхъ краяхъ, почти въ нищетѣ, часто нуждаясь въ кускѣ хлѣба, наши столы покрываются изысканнѣйшими, явствами, привозимыми со всѣхъ краевъ свѣта. Пока несчастный крестьянинъ работаетъ подъ знойными лучами солнца, или при трескучемъ морозѣ, мы проѣдаемъ за завтракомъ по разнымъ ресторанамъ столько, — сколько нужно цѣлому крестьянскому семейству, чтобы прожить цѣлый годъ ни въ чемъ не нуждаясь.

Когда же мы перестанемъ быть хозяевами семейномъ жизни мужика? Когда жены и дочери нашихъ крестьянъ перестанутъ быть жертвами нашей прихоти и распутства? Въ это время рыданія, раздававшіяся изъ одного угла погреба, все усиливались и переносились заразительно въ другой. Молодой человѣкъ продолжалъ:

— Крѣпостничество ослабляетъ Россію, поклянемтесь же, содействовать всѣми силами освобожденію намъ подобныхъ, пусть это будетъ самой завѣтной цѣлью.

— Клянемся! послышалось снова.

Когда замолкли звуки голосовъ, повторяемые эхомъ погреба, Савельевъ подошелъ къ оратору и съ жаромъ пожалъ ему руку.

— Князь Одоевскій, вы достойный сынъ вашего отца, который вотъ ужь тридцать лѣтъ томится въ холодной Сибири. — Онъ также пожертвовалъ собой для ближнихъ. — Я говорилъ съ нимъ, какъ говорю съ вами и жалъ его благородную руку какъ и вашу. Будемъ надѣяться, что настанетъ тотъ день, когда и онъ явится между нами. Союзныя державы не положатъ оружія, пока корона украшаетъ голову нашего безпощаднаго монарха, но его сынъ, надежда всей Россіи, займется залѣчиваніемъ ранъ, нанесенныхъ отечеству рукой его отца; вѣдь и ему пришлось немало пострадать отъ непреклонной гордости самолюбія Николая.

Вы только что говорили о рабствѣ, которое точно коршунъ клюетъ сердце Россіи. Вотъ вамъ живой примѣръ распутства одного изъ многихъ нашихъ помѣщиковъ.

Говоря это, онъ вывелъ изъ угла, гдѣ раздавались рыданія, молодаго человѣка, одѣтаго въ крестьянское платье и представилъ его собранію.

На видъ ему казалось, не болѣе восемнадцати лѣтъ; его блѣдныя и изнуренныя горемъ черты, внушали непреодолимую симпатію, хотя не выражали ни силы воли, ни мужественности, присущей полу, а напротивъ слабости и женоподобности. Волосы были обстрижены по крестьянскому обычаю, но невольно думалось, что когда-то они были длинны и своими мягкими кудрями украшая это миловидное лицо. Его чудные голубые глаза были красны отъ слезъ, а большія синяки ихъ окружавшіе краснорѣчиво говорили о томъ, что долженъ былъ онъ выстрадать.

— Разскажите вашу жизнь, попросилъ его Савельевъ.

— Не могу! отвѣтилъ тотъ захлебываясь отъ рыданій и направился къ ближайшей скамейкѣ. Юноша навѣрное упалъ бы, если бъ его не поддержали. Онъ опустился на ящикъ, и, подавленный горемъ, продолжалъ рыдать, закрывши лицо руками.

Въ такомъ случаѣ берусь я самъ вамъ передать за нее, сказалъ Савельевъ. Передъ вами не мужчина, а слабая дѣвушка, прошагавшая пѣшкомъ двѣ тысячи верстъ, чтобы вымолить у государя защиту и справедливость.

Напрасно плакала она искавъ случая говорить съ тѣмъ, кто расточаетъ милости и налагаетъ цѣпи. — Вамъ извѣстенъ мой побѣгъ съ Кавказа! Онъ совершился послѣ того, какъ я проливалъ кровь за родину. Я былъ вынужденъ сторониться большихъ дорогъ, гдѣ легко могъ бы быть узнанъ; поэтому я направился вдоль Волги и прямо въ столицу. Днемъ я кормился подаяніемъ. — Русскій мужикъ жалостливъ и сердеченъ.

Такимъ образомъ я прошелъ не одну сотню верстъ черезъ Астраханскія и Саратовскія степи, рѣдко встрѣчая кого нибудь въ теченіи цѣлаго дня кто ногъ бы указать дорогу, руководясь въ пути только солнцемъ. Такимъ образомъ добрался я до одной деревни, расположенной между Саратовымъ и Вольскомъ. Послѣдніе дни я еле могъ двигаться, изнеможенный отъ усталости и только что отъ зажившихъ ранъ. Хотѣлось было остановиться на нѣсколько дней въ Саратовѣ, чтобы отдохнуть, но опасался полиціи. Я продолжалъ свой путь, пока не упалъ въ изнеможеніи передъ домомъ какого-то помѣщика. Не знаю, сколько я пролежалъ безъ чувствъ, помню только, что внезапная жгучая боль привела меня въ сознаніе. — Предо мной стоялъ пузатенькій человѣкъ, на лицѣ котораго выражалась скотская алчность, и сильно трясъ меня за больную руку.