– Надеюсь, ты шутишь?
– К сожалению, нет.
– Но почему?!
– У нее есть на то свои причины.
– Она просто не понимает, что за этим последует.
– Все она понимает.
– Но это конец!
– Это уж точно.
– О ужас, ужас!
Многие говорят, что в минуты трагических потрясений проявляется лучшее, что есть в характере Бустеров. На меня снизошло странное спокойствие. Я похлопал его по плечу:
– Мужайся, Гасси! Вспомни Архимеда.
– На кой черт?
– Его убил рядовой солдат.
– Ну и что?
– Конечно, приятного мало, но я не сомневаюсь, что умер он с улыбкой.
Моя бестрепетность произвела должное воздействие. Он слегка притих. Не стану утверждать, что нас можно было принять за французских аристократов, которых везут в телеге под нож гильотины, но некое отдаленное сходство все же наблюдалось.
– Когда она тебе сказала?
– Не так давно, на террасе.
– Она не разыгрывала тебя?
– Какое там.
– А не было…
– Озорного блеска в ее глазах? Не было. Никакого блеска не было и в помине.
– Слушай, может быть, есть способ ее остановить?
Я знал, что он заведет об этом разговор, но уж лучше бы не заводил. Нам предстояли долгие бессмысленные препирательства.
– Способ есть, – сказал я. – Она обещала, что откажется от своего кошмарного намерения, если я украду у папаши Бассета серебряную корову.
– Это тот сливочник, который он показывал нам вчера за ужином?
– Тот самый.
– Но зачем его красть?
Я объяснил ему положение дел. Он выслушал меня с большим вниманием, и его лицо посветлело.
– Ах вот оно что! Теперь я все понял. А раньше в толк не мог взять, почему она так себя ведет. Казалось – полная бессмыслица. Ну что ж, отлично. Выход найден.
До чего же тяжко убивать воскресшую надежду! Но что делать, придется.
– Не сказал бы, потому что я к этой проклятой корове и близко не подойду.
– Как? Почему?
– Потому что тогда Родерик Спод превратит меня в отбивную, он мне поклялся.
– Господи, при чем тут Родерик Спод?
– В деле серебряной коровы он выступает ее защитником. Несомненно, из уважения к старикашке Бассету.
– Хм! Не боишься же ты Родерика Спода?
– Представь себе, боюсь.
– Чушь собачья! Не может этого быть, уж я-то тебя знаю.
– Ничего ты не знаешь.
Он заметался по комнате.
– Берти, ну почему надо бояться Спода? Здоровенная туша, пока он повернется, тебя и след простыл.
– Не имею ни малейшего желания состязаться с ним в беге.
– И главное – тебе вовсе не обязательно потом здесь оставаться. Сделал дело – и тут же смывайся. Пошли священнику записку после ужина, вели в полночь быть в условленном месте, и с Богом. Рассчитаем время. От двенадцати пятнадцати до двенадцати тридцати ты крадешь корову. Нет, накинем еще десять минут – мало ли что, – это будет без двадцати час. Без четверти ты уже в конюшне и заводишь автомобиль. Без десяти – мчишься как ветер по дороге в Лондон, все прошло без сучка и задоринки. Не понимаю, чего ты боишься? Мне кажется, все так просто, маленький ребенок справится.
– И все равно…
– Ты отказываешься?
– Отказываюсь.
Он подошел к каминной полке и принялся вертеть в руках статуэтку – кажется, это была пастушка.
– И это говорит Берти Вустер?
– Да.
– Тот самый Берти Вустер, которым я так восхищался в школе, которого все звали Сорвиголова Берти?
– Да, тот самый.
– В таком случае говорить нам больше не о чем.
– Ты прав, не о чем.
– Единственное, что нам остается, это изъять блокнот у интриганки Бинг.
– Как ты предполагаешь это осуществить?
Он нахмурился и стал думать. Клетки серого вещества пришли в движение.
– Придумал! Слушай. Этот блокнот для нее сейчас большая ценность, так ведь?
– Так.
– А раз так, она будет носить его с собой, как я носил.
– Скорее всего.
– Возможно, в чулке. Вот и великолепно.
– Что же тут великолепного?
– А ты не догадываешься, куда клонится ход моих мыслей?
– Нет.
– Тогда слушай. Ты затеешь с ней шутливую возню, вы станете носиться друг за другом, увертываться, и ты сможешь очень естественно… ну, как бы в шутку схватить за ногу…
Я резко оборвал его. Есть границы, которые нельзя переходить, и мы, Вустеры, свято их чтим.
– Гасси, ты предлагаешь мне схватить Стиффи за ногу?!
– Ну да.
– Ни за что.
– Но почему?
– Не будем углубляться в причины, – ледяным тоном отрезал я. – Несомненно, ты принял меня за кого-то другого.
Он с укором посмотрел на меня своими выпученными глазами – наверно, так глядел на него умирающий тритон, которому он забыл вовремя поменять воду. Потом вроде как шмыгнул носом.
– До чего же ты изменился, – сказал он, – совсем не тот, что был в школе. Вконец деградировал. Ни прежнего задора, ни лихости, ни страсти к авантюрам. Спился, надо полагать.
Он вздохнул и шваркнул пастушку об пол. Мы подошли к двери, я открыл ее, и тут он снова оглядел меня:
– Ты это что, к ужину так разоделся? Галстук-то белый зачем нацепил?
– Дживс посоветовал, для бодрости духа.
– Будешь чувствовать себя идиотом. Старый