— Мама, — Стася схватила Алису Владимировну за руку. — Что мне делать? Он его точно убьет!
— Что ты, доченька! Папа никого не убьет.
— Мама, а ты как… ты за меня?
— Не знаю, Настя. Мне кажется, что чисто технически ты все хорошо обдумала. Но не пожалеешь ли ты потом? Ты твердо уверена, что Алексей — это именно то, что тебе нужно?
— Человек предполагает, а Бог располагает. Но я точно знаю, что без него мне будет в тысячу раз хуже, чем без почки. Так что мне делать с папой?
— Отвези его в больницу. Если твой Алексей любит тебя хотя бы наполовину, как любишь его ты, он сможет успокоить твоего отца.
— Ты думаешь?
— Да. Алексей кажется мне вполне взрослым человеком. Он не станет лезть на рожон. Думаю, все будет хорошо.
— Ох, мама, мне так страшно!
— Видела бы ты, Настенька, как в первый раз встретились твой дедушка Владимир Генрихович и твой папа!
— А что, так страшно было?
— Я думала, что начинается Третья мировая война.
— Не преувеличивай, жена! — заявил с порога уже полностью одетый отец. — Собирайся, дочь.
Настя безропотно пошла одеваться.
…Стася проводила отца до двери палаты Алекса и уже хотела постучать и войти, но Павел Александрович решительно преградил ей дорогу, велел ждать в коридоре и вошел без стука.
— Господи, что сейчас будет! — прошептала Стася и прижалась ухом к двери.
Тишина.
Алексей сидел в кресле и пытался делать вид, что читает. Он абсолютно ничего не знал про Настиных родителей, но, как любой здравомыслящий человек, мог предположить, как они отреагируют на новости. Наверное, не надо было вообще знакомиться со Стасей. Поздновато спохватился, называется. Алекс вздохнул и уже в который раз подумал, что его просто решительно отстранили от штурвала. Своей жизнью он больше не управляет. Анастасия мягко, но решительно перехватила бразды правления. Впрочем, он сдался без боя. Почти. Может быть, и зря, но отказать ей, лишить ее… чего? Надежды, наверное. Нет, она права: он просто не имеет права заставить Стасю смотреть, как он уходит. «Мы в ответе за тех, кого приручили». Он уже не один. Он должен думать и о ней. Нет, даже не так. Она открыла ему глаза, заставила понять, что он не один. Есть мама, сын, Веня и она. Легко быть стоиком и героем без оглядки на любимых. Легко умирать. Умирать легко. Действительно, легко. Гораздо труднее жить.
Дверь палаты открылась без стука. Настя. Только она не стучит. Алексей поднял глаза от книги и увидел незнакомого пожилого мужчину. Ничего себе. Посторонних тут быть просто не может: и вот на тебе. Высокий, крепкий и явно рассерженный мужчина стоит посреди палаты и прожигает его взглядом.
— Чем обязан, извините? — решил вступить в переговоры Алекс.
Мужчина подошел ближе, пошевелил губами, но ничего не сказал. Взял стул и сел напротив. Тагиров вежливо отложил книгу и принялся буравить посетителя ответным взглядом. Игра в гляделки затянулась.
— Вот ты, значит, какой, — констатировал очевидное мужчина минут через пять.
— Вероятно, именно такой, — нейтрально ответил Алекс, начиная догадываться, кто этот неожиданный гость. Вряд ли имеется широкий выбор темноволосых седеющих мужчин пожилого возраста, у которых есть повод являться к нему в больницу и учинять допрос. Особенно в свете того, что Настя сегодня отправилась навестить родителей. — А вы, вероятно, Павел Александрович.
— Догадлив, догадлив, — буркнул Настин отец. — Думаю, ты также догадался, зачем я пришел.
— Думаю, догадался, — покладисто согласился Алексей.
— И ты считаешь, что я это так оставлю?
Что ж, искушение было велико. Легче всего вспылить и дать резкую отповедь. Что он должен сказать? И разве… Глупости. Оправдания, объяснения. Пустое. Настя права: лучше правды — правды нет.
— Все это, — Алекс широким жестом обвел палату, — не мое решение, не мой выбор. Это ситуация. Я сделал единственную глупость — влюбился в вашу дочь. Виноват. Не должен был. Исходя из ситуации. А дальше… Моего выбора тоже здесь не было. Вы думаете, что я легко согласился на операцию? На риск для любимой женщины? Отнюдь. Она сказала — и была права, — что жестоко не позволить ей рискнуть, а жестоко оставить ее жить без этого риска и без меня. Не понимаю, чем я заслужил такое отношение, но это так. Поймите, я готов был оставить свою мать, своего сына, но я не готов оставить ее.
Молчание. Осязаемое и тяжелое. Ватная тишина. Не поймет.
Павел Александрович встал и протянул ему руку. Алекс моргнул, вздохнул и только теперь почувствовал, что говорил на одном дыхании. И пожал протянутую руку.
— Уважаю, — заявил тесть. — Хвалю. Достоин.
И вышел. Господи. Вот это да, вот это номер. Почувствуй себя молодым. Если все сложится удачно, то жизнь с таким тестем обещает быть весьма… насыщенной.
Звукоизоляция в этой больнице была выше всяких похвал: Настя смогла расслышать только призраки голосов и ни одного слова. Что там происходит?
Когда дверь открылась, Стася едва не упала в палату головой вперед, но твердая рука отца поддержала под локоток. Павел Александрович прикрыл за собой дверь и погладил дочь по голове:
— Иди к своему Тагиру, Настенька. Я поехал домой.
Настя схватилась за ручку двери, отпустила, схватилась опять…
— Папа, постой, о чем вы говорили?
— О долге настоящего мужчины, дочь. Иди к нему. Разрешаю.
— Спасибо, папа, — искренне поблагодарила Настя и вошла в палату.
Операция должна была состояться в пятницу.
До этого к Насте заехала мама и тоже познакомилась с Алексеем. Правда, знакомство было мимолетным — Алекс только что проснулся и чувствовал себя плохо, а потому Стася поспешно увела мать. Алиса Владимировна сама переживала, видя, как беспокоится дочь. А Стася перед операцией действительно разнервничалась: вдруг что-то пойдет не так? Радов честно предупредил ее, что для нее риск минимален, а вот для Алексея… Он болел давно и тяжело, организм ослаблен. Разумеется, будут предприняты все меры предосторожности, но стопроцентной гарантии никто не давал. Ночами Настю, словно холодная волна, окатывал страх: что, если, очнувшись после наркоза, она узнает, что Алекс уже к ней не вернется?
Сам Тагир успокаивал ее как мог, шутил, но Стася видела, что он тоже нервничает.
Анечка звонила, порывалась приехать, однако Федька и Васька умудрились свалиться с гриппом, и мать сидела рядом с ними, пичкая микстурами.
День операции выдался серым и мрачным, опять разыгралась метель. Стася ненадолго зашла к Алексею.
— Как ты себя чувствуешь?
— Неуверенно, — слабо улыбнулся он. — Знаешь, мне очень страшно. Впервые в жизни мне так страшно. Когда умерла Маша, я думал — все, теперь я ничего не испугаюсь, будто выжжено все внутри было. А теперь… Я заново живу и так боюсь потерять эту новую жизнь и тебя.