Читать интересную книгу Бог одержимых - Владимир Яценко

   А я?

   А я грёб! И уж поверьте, моей гребле могли позавидовать все фредрикссоны и хельмы вместе взятые! Впрочем, на моём месте любой бы вёслами пошевеливал. Отчаяние придавало сил, а недостаток мужества восполнялся страхом.

   Я уже видел свой изломанный труп, затерянный в бесчисленных нишах и кавернах горного массива, заброшенный пустой лагерь, вертолёт, сердитых людей... и чудиков в смешных, цветастых балахонах. И как кто-то звонит к родителям в дверь, здоровается с моей мамой, Екатериной Ивановной, и кладёт у порога рюкзак...

   Когда рёв водопада стал оглушающим, я проклял свою самонадеянность. Моих приятелей даже страховка не спасла. А мне-то и вовсе надеяться не на что! Будь у меня нож, я бы перерубил канат... что было, конечно, невозможно: я же не мог бросить вёсла!

   А потом лодка ударилась о камень. Я даже не стал оборачиваться: вывалился в воду, ухватился за причальный линь и вытащил вязанку вместе с женщиной и лодкой на берег.

***

   Она пришла в себя на следующий день. Долго смотрела на меня и молчала.

   Сперва я не возражал, но потом ответное молчание мне показалось невежливым. Всё-таки она была у меня в гостях.

   - Здравствуйте, - сказал я. - Вы живы. Я вас выловил из реки.

   - Святой Николай! - прошелестела женщина. - Не слабо...

   - Ого! - удивился я. - Угадали. Николай.

   - Русский?

   - Украинец!

   - Неважно, - улыбнулась она.

   Я пожал плечами: мне на её национальность тоже было наплевать.

   - Рамзия, - шёпотом представилась женщина, и добавила: - У тебя неважный вид, Коля.

   - Думаешь, у тебя "вид" лучше, Зия?

   Но она уже не слышала: голова откинулась, ресницы опустились.

   А выглядела Рамзия и вправду "не очень": запавшие глаза, острые линии носа, втянутые щёки под далеко ушедшими вперёд скулами, шарики ключиц и выпирающие лопатки. Грудь была "никакая" - соски едва приподнимались над решёткой рёбер.

   Не думаю, что был образцовым сиделкой, но старался: протирал её влажной губкой, укрывал пледом и боялся, что она так и не придёт в себя. Складывалось впечатление, что она голодала, по меньшей мере, год. Дважды в сутки я заставлял её глотать несколько ложек ухи, но эта мера касалась только работы желудка, - основное питание вводил через капельницу в соответствии с инструкциями нашей экспедиционной аптечки.

   В следующий раз она очнулась только через два дня. Внимательно осмотрела палатку, перевела взгляд на капельницу, потом на свою руку с иголкой.

   - Я хочу встать.

   - Зачем?

   - Мне нужно.

   - Да бросьте... вы уже лежите третьи сутки!

   - Мне нужно встать!

   Я перекрыл капельницу, вынул из вены иглу и продезинфицировал место укола раствором спирта.

   - Давайте руку, помогу...

   Но она не позволила мне даже этого: сама поднялась, и, как была, нагая, вышла наружу.

   Вернулась она минут через пять, - я уже подумывал пойти посмотреть... всё-таки больной человек, мало ли? - расстелила на раскладушке снятое с бельевой верёвки полотенце, улеглась, укрылась пледом и спросила:

   - У тебя есть что-нибудь для женских дел?

   "Вот оно что... - подумал я. - Повезло, что с "делами" у неё сложилось после беспамятства, а не во время".

   - Да, конечно, сейчас принесу.

   Но она остановила меня:

   - А где остальные?

   - С вами кто-то был? Мне показывали только вас.

   - Там ещё три палатки, - уточнила женщина, и тут же насторожилась: - Что значит, "показывали"? Кто? Как?

   Для лежачего больного у неё было слишком много вопросов. Но, с другой стороны, я уже давно ни с кем не разговаривал.

   - Остальные погибли, - сказал я. - Упали в пропасть. Я возражал, но они были хитрее: оставили дежурить на кухне, а сами, втихую, ушли на пробный заплыв. Страховочная сеть не выдержала. Может, изначально была с дефектом, а может, кто-то напоролся чем-то острым...

   - А кто палатки расставлял? Минтак, Альнилам, Альнитак?

   Я сбился с мысли и призадумался. Что она имела в виду? Это имена проводников, которые в этих местах расставляют палатки? Или какой-то пароль? Может, она шпионка? И причём тут палатки? В каком смысле "кто расставлял"? - все расставляли. Какое ей дело до наших палаток?

   Наверное, я раздумывал слишком долго, потому что Рамзия вдруг озаботилась другим, более понятным вопросом:

   - Что у нас на обед?

   - "У вас", - враждебно уточнил я, - у вас обед из двух блюд: на первое - стакан ухи, а на второе - питательный раствор номер три. Сто миллилитров. Внутривенно.

   - Но мясо будет?

   - Мяса не будет, по причине его отсутствия. Рыбу ловлю сам. Крупы, приправы и сухие пакеты остались от припасов экспедиции. Фрукты-овощи приносят хламиды.

   - Хламиды?

   - Местные. В разноцветных балахонах. Частенько приходят. Подсаживаются к костру и о чём-то рассказывают. Только я не знаю, что им нужно. Не понимаю по-ихнему. А не гоню, потому что они еду приносят, и вообще... вежливые.

   Я чувствовал досаду. Уж слишком хладнокровно она приняла сообщение о гибели моих приятелей. Не люблю таких... уравновешенных.

   - Злишься, что я не принимаю скорбный вид? - спросила Рамзия.

   Я кивнул:

   - В точку! Сожаление, печаль... было бы "в тему".

   - Ну, а тебе-то чего мучиться? Сам же говоришь: "возражал". Значит, предупреждал.

   - Слабое утешение, - сказал я, - если не настоял, значит, согласился.

   - Слабая позиция, - возразила она, - и пахнет суицидом.

   - Чего? - я принюхался: резина, тальк, карболка... это "суицид" так пахнет? Наверное, она была ещё немного не в себе. - Вы это... короче, выздоравливайте.

   Я поднялся, разобрал капельницу, поправил подушку и пообещал поискать что-нибудь подходящее. Но когда через минуту заглянул в палатку, Рамзия уже спала.

II

   "Здравствуйте, Юрий Георгиевич. Случилось большое несчастье. Ваша дочь Зинаида..." Что ещё за "большое несчастье"? Дурацкое сочетание! Разве несчастье бывает малым? Разве можно измерить горе, когда гибнет дочь? И какое, к чёрту, "здравствуйте"? Какое может быть "здоровье" при таком известии? А если так: "тётя Марина, произошла трагедия. Порвалась страховочная сеть, и Костик сорвался с обрыва. Ребята хотели прощупать характер ручья..."

   "Прощупали", блин! Да и какая она "тётя"? Я её в аэропорту впервые в жизни увидел. Я даже не уверен, что её зовут Мариной...

   Облако из мельчайших брызг привычно парило над котловиной. Утренний фён приятно грел спину и пудингом покачивал пелену тумана. Обычно тёплому ветру, катящемуся с высокого перевала, хватало десяти-пятнадцати минут, чтобы очистить озеро. За это время морок едва успевал несколько раз хлопнуть себя по ушам. Будто сигналы какие-то, блин! И смотрит так недовольно...

   - Коля!

   Это Рамзия зовёт. Из лагеря. Очень беспокойная девушка. С ней не соскучишься, но как-то... взбалмошно, что ли? Интересно, есть такое слово "взбалмошно", или это я сам только что придумал? Пока она лежала на раскладушке, спокойно было. А теперь, вот, "взбалмошно"...

   - Ко-о-ля-а!

   Я отвлекаюсь от влажных размышлений и ухожу с обрыва. Всё лицо мокрое. То ли от слёз, то ли от тумана... нужно идти. Да и не будет внизу никаких лодок. И рукой мне никто не помашет. Пустое всё. Фикция. Отрыжка надежды...

   - Что это? - спросила Рамзия возле распахнутого полога "гостевой".

   Я присмотрелся: у неё в руках были мои чертежи и рисунки.

   - Это мои бумаги, - сделав ударение на слове "мои", ответил я.

   Но "ударение", наверное, ей не показалось, потому что она пробормотала "ага", прошла в палатку и уселась с моими записями на раскладушку.

   Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.

   Она была в Ленкиной спортивке. Они похожи. По росту и вообще... по комплекции. Я и о белье не забыл, между прочим. И о зубной щётке с пастой. Не знаю почему, но отчего-то приятно мне сделалось, когда она Ленкины вещи примерила. Смотреть на Рамзию стало приятно. Смотреть и слушать. Будто Ленка разговаривает. Хотя голос не её. У Рамзиии голос хриплый, грубый. А Ленка моя - ангел. Ленка-пенка. Улетела моя пеночка-трещотка...