Шолохов, вздохнув, после томительной паузы приказным тоном промолвил:
— Ну, вот что! Я посылаю машину. Шофер отвезет тебя в Дом колхозника. Устраивайся там и жди моих распоряжений, — и повесил трубку.
Через некоторое время у аэродромной хаты появился газик с моложавым казаком за рулем. Я уселся рядом с ним, и мы поехали по песчаной дороге с глубокими колеями. Шофер с почтением косился на мою военную форму и охотно отвечал на вопросы:
— Чем так занят Михаил Александрович?
— Да он за всех людей болеет! Мешки писем ему привозят! А где взять столько часу, чтоб прочитать их да ответы написать?..
Дом колхозника располагался метрах в двухстах от дома Шолохова. Обыкновенная изба с огромной комнатой, в которой на казарменный лад были расставлены десятка полтора железных, аккуратно застеленных коек. Я снял шинель и, бросив ее на крайнюю койку, попросил шофера чуток обождать, пока я напишу Михаилу Александровичу несколько строчек. Мне только теперь стало ясно, что я действительно свалял дурака и своим прилетом поставил по каким-то причинам в трудное положение Михаила Александровича. Но отступать было некуда и в своей записке откровенно написал об этом.
Шофер уехал и вскоре возвратился. Протянул мне ответную записку, которую бережно храню. Написанная четким почерком, простым карандашом, она гласила:
«Дорогой т. подполковник! Всю жизнь служил Родине и родной Армии. Постараюсь все сделать. Прошу — если не будет вызова раньше — быть у меня завтра утром в 9 ч.
С приветом — М. Шолохов. 31-3-55 г.».
Слова «если не будет вызова раньше» привели меня в боевое состояние. Почему-то верилось, что вызов будет! К окнам только-только прильнули сумерки, вечер начинал лишь густеть… И верно, через какое-то время послышался нараставший рокоток мотора, заглохший у дома. Хлопнула дверца машины. Я выбежал на крыльцо и столкнулся со знакомым шофером.
— Ждут! — выдохнул он.
Минуты через две я заходил в просторный шолоховский двор. Михаил Александрович, в гимнастерке и галифе, заправленные в хромовые сапоги, стоял на крыльце и смотрел в мою сторону. Я ускорил шаг, чувствуя, как зачастило в груди сердце… Обнялись, расцеловались.
— Ну, заходи, полковник! — голос у Шолохова был вроде приветливым.
— Пока подполковник, — уточнил я.
— Будешь полковником!
Вошли в обширную прихожую. Слева на стене увидел длинную деревянную вешалку; на ней густо висели плащи, фуфайки, пальто. Под вешалкой много различной обуви. Мне подумалось, что Михаил Александрович принимает сейчас гостей. Но в доме стояла тишина.
Я снял шинель, и мы прошли в столовую. За длинным столом сидел только один человек: худощавое с желтизной лицо, хмурые глаза.
— Знакомьтесь, это Кирилл Васильевич, — сказал Шолохов.
Мы пожали друг другу руки, и я почувствовал, что Кирилл не обрадован моим появлением. Только на второй день узнал, что это — редактор «Правды» по разделу литературы Потапов.
На скатерти возвышалась бутылка шампанского, рядом — продолговатое блюдо с осетровой икрой, хлебница с нарезанным пшеничным караваем…
— Шампанское пьешь? — спросил у меня Михаил Александрович.
Я помедлил с ответом, почему-то смущаясь этого незнакомца Кирилла Васильевича. Мое молчание Шолохов воспринял по-своему и, повысив голос, скомандовал в открытую боковую дверь:
— Тоня! Поставь на стол водку!
Вскоре Тоня (домработница) принесла наполненный графин.
— Ну, вот, теперь есть с кем выпить! — Шолохов скупо засмеялся, откупоривая бутылку с шампанским. — А то этот долдон, — он кинул взгляд на Кирилла, — отказывается.
Я пил водку, Шолохов — шампанское, а Потапов сидел на другом краю стола и ни к чему не притрагивался, мрачно листая какую-то верстку.
После рюмки-второй мое смущение поубавилось, и я охотно отвечал на вопросы Шолохова о своей родословной, фронтовой и послевоенной биографии. И все склонял разговор к тому, что армия будет широко отмечать пятидесятилетие Шолохова и нашему журналу никак не обойтись без отрывка из его нового романа.
— Не торопи! — Михаил Александрович налил мне очередную рюмку, явно проверяя, умею ли я выпить. — Ты казачьи песни знаешь?
— Знаю.
— Откуда?
— У Виталия Александровича Закруткина научился. Мы, когда встречаемся в Москве, всегда поем в застольях.
— Ты с Виталькой знаком?! Ах да! Мы же в гостинице «Москва» все вместе сидели у меня в номере! А я никак не мог вспомнить, откуда мне знакомы твои веснушки и кучери!.. Ну, споем для начала «Пчелушку»…
Голос у Шолохова, как мне запомнилось, не сильный, но очень приятный, по-особому мелодичный. Иногда в нем прорывалась легкая хрипотца, которая часто сменялась песеннозабористым хохотком. В его моложавом лице в эти мгновения проглядывало что-то совсем юношеское. Посветлевшее, оно выражало чуть снисходительное, но очень доброжелательное чувство «к девкам, которые пошли покупаться», к вору Игнашке, который «покрал девичьи рубашки»… Казалось, он видел перед собой вершившееся на берегу реки действо, и рекой этой в его воображении наверное же был Дон…
Затем пели другие песни — казачьи и украинские, пока не зашла в столовую Мария Петровна — жена Михаила Александровича. Смуглолицая, крепкая в теле, плавная в движениях, она смутила меня своей серьезностью и таившейся в глазах легкой насмешкой.
Я почувствовал себя лишним и неуместным в этом загадочном доме с длинной, угловатой трещиной на потолке столовой и вновь несмело напомнил Шолохову о причине своего самовольного визита к нему.
Через минуту Мария Петровна принесла рукопись главы, которую попросил Михаил Александрович, и он начал читать с машинописного листа. Мы все будто перестали дышать. Даже Кирилл Потапов поднял голову, лицо его просветлело, а глаза заблистали чувством восторга. О, как читал Шолохов! Нет, не артистично, а очень буднично. Но надо было видеть его лицо, вздрагивающие брови и веки глаз, присохшие чеканно-красивые губы. Надо было слышать его тихий грудной голос, в многозвучье которого вставали картины полынной степи, неба над ней и Тихого Дона. А какие фразы, слова, слагавшиеся в живое многоцветное полотно жизни! Ни намека на рассказ, а только безбрежно талантливое, волшебное живописание, объемная картинность, неповторимость и яркость человеческих характеров…
Я вспомнил, что на вешалке, в кармане шинели, дожидается своего часа «Сердце солдата» — сборник моих повестей и рассказов с дарственной надписью Шолохову — восторженно-банальной, наивной. И понял, что никогда не осмелюсь преподнести свои первые литературные опыты человеку, умеющему воссоздавать на бумаге все живое и мертвое, как никто. Слушая написанное им, не познаешь, а видишь, откликаешься на услышанное всем своим существом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});