Выступили… А на второй день мне позвонил на службу дежурный по приемной заместителя начальника Главпура (или помощник его — не помню) и от имени адмирала спросил, кто разрешил подполковнику Стаднюку выступить по телевидению в военной форме.
— А я что, глупостей наговорил, армию опозорил? И выступал как писатель, а не как работник Главпура, — ответил я.
— Так что передать адмиралу?
— Пошли ты его подальше!.. — В сердцах я употребил нецензурное слово.
Через несколько минут позвонил вновь тот же полковник:
— Адмирал всучил тебе десять суток гауптвахты за хулиганство.
— Какое хулиганство?
— Ты же велел послать его…
— И ты передал дословно?
— Как просил…
Я кинул на рычаг телефонную трубку, взял Устав дисциплинарной службы и вычислил, что адмирал имеет право арестовать меня только на пять суток. Тут же позвонил полковнику и, уже совсем не владея собой, заорал:
— Передай своему… адмиралу, что он превышает данные ему права! Может посадить меня только на пять суток! — и положил трубку.
Вновь звонок от полковника:
— Остается в силе десять суток! К своим пяти он попросил еще пять у министра обороны. Так что готовься встречать машину патрулей комендатуры.
Самоуверенности моей как ни бывало. Что делать? Понимал, что правда на моей стороне. Но зачем было хамить начальству, да еще такому высокому? Позвонить и попросить прощения?.. Извиниться?.. Вряд ли это поможет… Обращаться в ЦК партии? Идти на скандал? Но если я и докажу неправоту адмирала, меня все равно не пощадят… А здравый смысл все-таки подсказывал, что надо «обнародовать» атмосферу, в которой находятся писатели-военнослужащие; ведь я не один в армии литератор.
Сила и возможности работников ЦК мне уже были известны. Однажды, уже после просмотра на Старой площади «Максима Перепелицы», меня пригласили в отдел культуры для участия в совещании по проблемам кино. Предложили выступить. С молодым задором я высказал мысль о необходимости введения «государственных заказов» на фильмы. Мол, сценарная коллегия должна отбирать лучшие из поступивших литературных киносценариев, приглашать режиссеров и поручать им постановку. Если режиссер отказывается — посылать его подальше и искать другого. Таким образом, с моей точки зрения, можно было избавиться от режиссерского диктата и создавать фильмы, самые нужные народу. А то даже получалось так, что на последнем курсе Всесоюзного института кинематографии будущий молодой режиссер по своему усмотрению ищет себе сценарий или пишет его в содружестве с кем-то и, придя на студию, ставит свои условия. Отсюда — полная анархия в создании кинокартин.
После меня поднялся Иван Пырьев и не оставил от моего выступления камня на камне: «Я буду браться за постановку фильма по тому сценарию, какой мне нравится. Ничьих заказов, кроме веления своей души, своей совести выполнять не буду! А то, что предлагает Стаднюк, — это гибельный путь киноискусства…» Разумеется, наш выдающийся режиссер был прав, хотя и в моих суждениях было зернышко истины: возможно, касающееся начинающих режиссеров.
После совещания меня пригласил к себе в кабинет заведующий сектором кино Отдела культуры ЦК Сазонов. Стал расспрашивать, кто я, откуда родом, как мне служится, как живу. Я тут же пожаловался, что живу е семьей, состоящей из четырех человек (двое детей), в одной комнате коммунальной квартиры, пишу по ночам на кухне или в ванной.
— Да, плохо армия заботится о своих писателях, — сказал он и взялся за трубку кремлевского телефона. — Сейчас поговорим с вашим министром обороны.
Я оцепенел от страха. Только и успел ошалело сказать:
— Маршал Малиновский подумает, что я нажаловался! Не звоните!…
А заведующий сектором уже говорил маршалу о моем бедственном жилищном положении. Через несколько дней я переселялся с семьей в отдельную двухкомнатную квартиру в новом доме на 6-й улице Октябрьского поля (ныне маршала Бирюзова).
Прошло еще какое-то время, и последовал новый вызов в ЦК. Состоявшийся там разговор ошеломил меня: мне предложили уволиться из армии и занять пост начальника Главного управления кинематографии Министерства культуры СССР. В кино, мол, надо наводить порядок, а вы, в общем, понимаете суть проблем; надо заняться там обновлением кадров и вам, как «человеку со стороны», это будет делать сподручнее.
Я сразу же понял, какая мне уготована неблаговидная роль, и категорически отказался, сославшись на то, что я кадровый военный и при этом еще учусь в заочном институте…
И вот теперь, когда на пустом месте произошел непростой конфликт, я вознамерился писать письмо в ЦК, в тот самый отдел, где меня уже знают. Но ведь можно не успеть! За мной в любую минуту мог приехать комендантский патруль.
Тут я вспомнил о своем знакомстве с военным комендантом Москвы генерал-лейтенантом К. Р. Синиловым, которому помог в издании его брошюры «О поведении военнослужащих вне строя».
Однако дозвониться до Синилова не удалось, и мне вдруг пришла мысль набрать номер телефона заведующего сектором кино Отдела культуры ЦК Сазонова.
— Не может такого быть! — ответил Сазонов, выслушав мой сбивчивый рассказ о случившемся. — За выступление по телевидению — нагоняй?! Наказание гауптвахтой?! А ну, обождите у телефона, я позвоню по «кремлевке» вашему адмиралу.
Их разговор был мне хорошо слышен, и я еще раз убедился, что люди в ЦК имеют немалую власть. Адмирал извинительно доказывал, что подполковник Стаднюк за непочтительность к начальству конечно же заслуживает отсидки на гауптвахте, но согласился отменить свое распоряжение — все-таки речь шла о члене Союза писателей.
10
Казалось, конфликт был исчерпан, я мог спокойно продолжать работу в журнале, но спокойствие мое было призрачным, ибо понимал, что я уже «меченый». Нужен только случай, чтоб свести со мной счеты. Да они, счеты, как мне казалось, уже потихоньку и сводились: давно и не единожды представленный к званию «полковник», я продолжал ходить в подполковниках документы, как сказал мне приятель из управления кадров, к ним не поступали. Возможно, меня угнетала презренная мнительность. И логика подсказывала: для адмирала я слишком мелкая «сошка», чтоб он занимал мной свои мысли.
Но к истине ведут сомнения. И я поделился ими со своим другом Григорием Поженяном, поэтом, бывшим военным моряком. Пожалуй, человека с более интересным — взрывным, бурным и целенаправленным — характером я в своей жизни не встречал. Да и поэт он, в моем даже нынешнем понимании, один из крупнейших в советской литературе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});