— К тому же, вполне возможно, что они были в той или иной мере поражены космическим излучением и, прибыв на Землю, вскоре умерли, не оставив потомства, — добавил Соловьев.
— А вдруг это самое потомство где-нибудь существует! — не то с восторгом, не то с ужасом оказал Костя Лисовский. — Либо чистые марсиане, либо гибриды с людьми. Вот бы интересно посмотреть!
При этих словах Мендоса пробормотал что-то и сплюнул.
— Так что теперь мы можем снова ожидать визита марсиан? спросил Петя Веневцев. — Ей-богу, как-то все-таки не верится!
— Матерь божья, как же в это поверить! — пробормотал Мендоса задыхаясь. — Эти чудища прилетят сюда! Нет, это не жизнь!
— Почему же они чудища? — обиделся Осборн. — Нельзя же все мерить по своей мерке. Если так, то нам с вами следовало бы считать, что по сравнению с белым и негр — чудище…
— Негр? Конечно! Он же черный! — убежденно сказал Мендоса.
— …и китаец, и индеец, — продолжал Осборн. — Только вопрос — почему мы должны считать идеалом именно внешность белого человека или вообще обитателя нашей планеты?
Это были очень хорошие мысли, но Мендоса возмутился до глубины души.
— Пресвятая дева, да разве можно так говорить! — закричал он. — Разве можно сравнивать какую-нибудь негритянку, например, с сеньоритой Марией? — Мендоса заметил, что слушатели усмехаются, и сейчас же привел другой пример: — Или разве можно сравнивать, кто лучше — этот ушастый безносый урод марсианин или вы, сеньор Осборн! Матерь божья, да ведь каждый из нас с вами лучше, чем это страшилище!
На наш взгляд, марсианин, конечно, не выдерживал даже относительного сравнения с романтической красотой Осборна. Но было смешно глядеть, как горячится по этому поводу Мендоса.
— Я не знал, Луис, что вы такой поклонник европейской красоты, — сказал я. — А как насчет индейцев, чья кровь течет в ваших жилах? Это вы считаете пороком для себя?
К слову оказать, примесь индейской крови почти не сказывалась на внешности Мендосы — пожалуй, только кожа у него была смуглее, да глаза уже, чем у чистокровного испанца.
— Я ничего не считаю пороком, — возразил Мендоса, — а просто хочу оказать, что негры и индейцы не так красивы, как белые. А уж марсиане-то ваши! Тут даже смешно и спорить!
— Я вижу, что вы над этим вопросом мало думали, — укоризненно сказал Осборн.
Я был убежден, что Мендоса и вовсе не думал об этом. Склонности к отвлеченному мышлению у него решительно не было, и философствовал он только на две темы — что такое счастье и какова роль женщины в жизни мужчины.
Осборн начал доказывать — не то ему, не то нам, — что организм живых существ приспосабливается к окружающей среде, что черты внешности марсиан, несколько отличающие их от людей, объясняются особенностями марсианского климата.
— Вам известно, что атмосфера на Марсе сильно разрежена. Отсюда — широкая грудная клетка его обитателей: нужно больше вдохнуть воздуха, чтоб получить необходимое количество кислорода. В разреженном воздухе звук распространяется хуже отсюда особое устройство ушных раковин марсиан и более сильное их развитие, чем у нас. Вероятно, отсюда же — и большие рты, которые в известной мере служат резонатором. Что касается глубоких глазных впадин и густых ресниц — то это, возможно, объясняется тем, что в прозрачной атмосфере Марса солнечный свет не так рассеивается, как в плотной земной, и, хотя Марс дальше от Солнца, чем Земля, но яркость света там выше, и вот организм марсиан выработал такие защитные приспособления. Нечто подобное я наблюдал у некоторых жителей Полинезии — маленькие глаза, глубоко ушедшие под надбровные дуги, лучше защищены от яркого тропического солнца. Кстати, там маленькие глаза считаются красивыми — чем меньше, тем лучше.
— Они просто сумасшедшие! — возмутился Мендоса. — Что ж тут красивого?!
— Ладно, не будем спорить о вкусах, — вмешался Мак-Кинли, видя, что и Осборн начинает горячиться. — Давайте лучше поужинаем.
Действительно, уже темнело. Очертания гор расплылись в фиолетовой мгле; только дальние вершины на западе еще алели от последних, уже невидимых, лучей солнца. Стало холодно, и мы с удовольствием уселись около костров.
Маша сидела рядом со мной, и ее волосы светились в пламени костра. Мог ли я думать тогда… Мы продолжали спорить и строить догадки о том, что увидели. Петю Веневцева больше всего интересовал сам аппарат.
— Как это получается: вставил одну пластинку, и сразу тебе чуть не целый фильм! — кричал он, размахивая руками.
— Да тише ты, чертушка! — сказал Костя, которого он при этом нечаянно стукнул по уху. — Я вообще не пойму: ты восхищаешься или негодуешь?
— Чудак ты — конечно, я восхищаюсь марсианами и негодую, что у нас такого нет!
Меня самого этот аппарат занимал до чрезвычайности. Ясно, что пластинка, которую мы просматривали, была чем-то вроде личного фотоальбома (или, вернее, киноальбома) одного из пассажиров ракеты. Но каким образом изображение увеличивалось и становилось стереоскопичным? И во сколько же слоев лежат снимки на этой гладкой желтой пластинке? Я долго расспрашивал Мак-Кинли и Этель, но и они в сущности ничего не знали, и аппарат приводили в готовность большего вдохновению, чем по точному плану.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Утром следующего дня — это было 1 февраля — мы проснулись с ощущением счастья. Знаете, как это бывает, когда помнишь, что случилось что-то хорошее… Мендоса всех насмешил — ему, оказывается, всю ночь снились какие-то чудища, не то марсиане, не то дьяволы, и он с ними беседовал.
— А вам не снилось, что вы — де Фарнесио? — спросила его Маша.
Это были последние слова, которые я от нее слышал…
В тот день нам с Соловьевым предстояло спускать робота в ущелье и командовать им; вытаскивать его потом назначены были двое других — Мак-Кинли и Эдвардс. Мы решили работать посменно, чтоб не увеличивать без необходимости время пребывания каждого из нас в зараженной местности — хотя бы и в скафандре.
Мы отправились наверх, спустили робота на террасу, потом отошли подальше, и Соловьев начал руководить его действиями. Было очень странно видеть на экране телевизора, как робот, безукоризненно повинуясь воле человека, но будто бы совершенно самостоятельно, нагибается, роется в куче обломков, отбирает те из них, которые Соловьев счел интересными, и кладет в большую сумку, болтающуюся у него сбоку. Вот он взял большой светлый обломок с зазубренными краями и сунул его в сумку. Обломок, должно быть, зацепился зубцами за полотно. Робот, слегка склонив голову, старательно отцепил застрявший обломок и все-таки уложил его в сумку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});