Кламмер взглянул на громадные напольные часы с маятником и сравнил время с тем, что показывал его карманный хронометр-луковица. Одни из двух врали.
– А конкретно? – спросил он, наполняя большой стакан ледяным кофе.
– Асквинда тяжело болен, – продолжал Бруно. – Его может не стать в любую минуту. Он держится только отчаянным усилием воли. Если он умрет, в стране начнется хаос. Нужно принять действенные меры, чтобы преодолеть кризис.
– В настоящий момент, – Кламмер решил вернуть его на почву реальности, – только «Ай-Би-Би» в состоянии открыть каналы финансирования, но совет директоров блокирован представителями Акмаля.
– Мы все в курсе, умерь свое красноречие, – сурово заговорил Бранкати. – Надо действовать. На карту поставлены будущее сына Бруно, его собственная репутация, его состояние.
– На эмоциях стратегию не построишь, – ответил Кламмер, – и войну не выиграешь.
Кало слушал важных людей, пытавшихся ухватить кончик нити в немыслимо запутанном клубке. Пока прославленный американский юрист, представитель транснациональной корпорации, лучший адвокат города и крупнейший финансист продолжали карабкаться по отвесной ледяной стене, он сидел, откинувшись на спинку необъятного дивана, жевал по привычке корень лакрицы и обдумывал свой собственный план, привлекавший его ясностью и простотой.
Слова раздавались вокруг Кало как сонное жужжание, а в его мозгу все яснее вырисовывался простейший план, казавшийся ему многообещающим и предпочтительным именно благодаря своей простоте.
Он вспомнил древнейшее искусное приспособление для ловли тунца, так называемую «тоннару», ловушку в виде лабиринта из сетей, изобретенную, вероятно, еще во времена финикийцев. Она состояла из вертикальной сети, натянутой перпендикулярно берегу, и целой системы сообщающихся между собой отсеков или камер, ведущих в центральный садок, куда рыбы попадали через входное отверстие.
Возможно, решение проблемы следовало искать именно в действенной и страшной конструкции тоннары. Весь вопрос в том, где найти опытных рыбаков-загонщиков, способных заманить тунцов в «форатико» и подвести их через лабиринт к центральному садку, к камере смерти. Он сам пронзит гарпуном Омара Акмаля, как акулу, попавшую в западню.
Первое заседание окончилось безрезультатно, и, когда гости встали, собираясь идти на обед, Кало отвел Бруно в сторону.
– Думаю, выход есть, – сказал он на сицилийском диалекте.
Барон удивленно и благодарно улыбнулся ему. За все эти черные дни он впервые услышал хорошую новость.
Все собрались вокруг большого прямоугольного стола с основанием из цельного ствола на скульптурной подставке, украшенной изображением купидонов и мифологических героев, несущихся в воздушном танце и поддерживающих рог изобилия, из которого на завитушки позолоченной деревянной резьбы извергался целый водопад зеленых кварцевых листочков клевера-трилистника.
На столе больше не было камчатной скатерти, расшитой монограммой баронов Сайева ди Монреале. Драгоценное полотно было заменено практичной клеенкой, а фарфор из Каподимонте, с росписью в розовых и бледно-зеленых тонах, уступил место современному сервизу.
Осталось, подобно семейному тотему, лишь центральное украшение стола: продолговатая и низкая серебряная ваза, наполненная цветущим клевером. И не было больше вдохновенного монсу, красочно описывающего царственное меню. Запеканки из макаронного теста с грибами, куриные потроха под бешамелью, паштет из голубей по-королевски, телятина «Империаль», экзотический луковый соус и нежный крем «Шантильи», не выдержав последних достижений современной диетологии, пали жертвой рационализма в приготовлении пищи и отошли в область преданий.
Не желая обсуждать серьезные проблемы в присутствии дам, Карин и Розалии, мужчины при виде поданных на стол жалких кусочков телятины на вертеле принялись перечислять друг другу свои болезни, глубокомысленно обмениваясь сведениями о содержании холестерола и триглицеридов, сравнивая показатели кровяного давления.
Кало ностальгически вздохнул по тем временам, когда люди тихо и мирно умирали от апоплексии, не истязая себя диетами и мучительным ожиданием результатов сомнительных обследований. Но это были личные наблюдения, которыми он не счел нужным делиться ни с кем.
Дон Калоджеро Коста сидел за этим столом в 1943 году, тридцать восемь лет назад. Из собравшихся за трапезой в тот далекий день лишь он один остался в живых. Принцесса Изгро умерла от неизлечимой болезни, доктор Танино Наше не пережил второго инфаркта, а дон Фердинандо Салеми, бывший мэр, был найден каким-то пастухом в поле под Виллальбой с грудью, развороченной выстрелом из обреза.
– А ты что об этом думаешь, Кало? – вопрос Кламмера застал его врасплох.
– О чем? – спросил великан, неохотно отрываясь от своих мыслей.
– О том, как лучше сохранить себя в форме. – Кламмер долго колебался между «Корво» из Салапаруты и «Кьянти» Бадиа Колтибуоно, но, по зрелом размышлении, остановил свой выбор на этом последнем. Он отпил глоток красного вина с легким фиалковым привкусом, и по его обрюзгшему лицу разлилось блаженство.
– Я считаю, – ответил Кало, не теряя нити своих тайных мыслей, – что человек должен следовать своему выбору. Не думаю, что размышлять о смерти за едой полезно для здоровья. Есть много способов отправиться к праотцам, но наихудший из них – это предварять событие, наступление которого от нас не зависит, множеством генеральных репетиций.
– Это философия стоиков, – восхищенно заметил Кламмер.
– Не знаю, о чем вы, – возразил великан с серебряной шевелюрой. – Старый барон объяснил мне, что, когда человек появляется на свет, господь записывает в его личном деле дату рождения. Потом ставит рядом дату смерти и прячет дело в потайной ящик, где его никто не увидит. Только он знает, когда нам рождаться и когда умирать. Так зачем волноваться о том, что не зависит от нашей воли?
Карин взглянула на него с восхищением, а Кало прочитал в ее глазах великую печаль. Он посмотрел на красивую девушку и вспомнил, как Аннализа появилась в гостиной тридцать восемь лет назад.
Он вновь увидел белое шелковое платье с красными и синими парусниками и густые черные волосы, перевязанные красной лентой. В тот летний день она принесла с собой запах солнца и цветов померанца.
Карин и Аннализа были в чем-то похожи.
Розалия сидела в растерянности с видом бедной родственницы.
– Сколько мы здесь еще пробудем? – тихонько спросила она у Карин, пользуясь тем, что мужчины вновь углубились в скучный разговор о здоровье.
– Пока не захотим уйти, – пожала плечами та.