быть с ним, ощущать его и любить до умопомрачения. И, сколько бы я ни сопротивлялась, как бы здраво ни звучал голос разума, я совершенно ничего не могла с этим поделать. Словно все чувственное притяжение мира воплотилось в одном-единственном человеке. Проблемном, неблагополучном, странном, но на каком-то химическом уровне созданном именно для меня. И это потрясающее, неописуемое чувство всеобъемлющей близости было гораздо сильнее и платонической влюбленности в Якушина, и даже вполне себе физической привлекательности Тифона.
Наполненное нежностью касание рук, жаркое дыхание, запах, ставший уже совсем родным, настойчивые поцелуи с примесью горечи. В этот момент я бы отдала все, чтобы вернуться в один из тех жарких летних дней у него в деревне, где мы могли принадлежать друг другу в полной мере. Но не принадлежали, потому что в вопросах взаимоотношения полов я застряла где-то на уровне шестого-седьмого класса и панически боялась впускать в свою жизнь что-либо еще, совершенно не понимая, что невыраженную любовь нельзя держать в себе слишком долго, потому что либо ты сгоришь, либо взорвешься.
Поддавшись инстинктивному порыву, я ухватила его за ворот больничной рубахи и с силой потянула на себя, чтобы прижаться еще крепче, однако ткань оказалась слишком ветхая. Послышался треск, и ворот обвис, обнажив половину его груди.
Отодвинувшись, Амелин медленно опустил взгляд на дыру, затем перевел его на меня и с глубоким придыханием проговорил:
– Я по тебе тоже соскучился.
Рубаха болталась на одном его плече подобно нищенскому тряпью.
Хорошо, что это был корпус психиатрического отделения, потому что следующие минут десять мы хохотали словно буйнопомешанные и никак не могли остановиться. Стоило только взглянуть на жалкие свисающие лохмотья, как накатывал новый приступ смеха.
И мне было так хорошо оттого, что он смеялся, что мы оба смеялись, будто ничего ужасного не происходило.
Но потом я все же отдала ему свою куртку, и он принялся за еще горячую картошку. От нее шел пар и аромат расплавленного сыра.
Я протянула ложку. Но, вместо того чтобы взять ее, Амелин потянул меня за запястье и усадил к себе на колени.
– Странно, что у тебя может быть щетина. – Мне все еще было немного смешно.
– Тоня. – Он посмотрел с укоризной. – Было бы странно, если бы она была у тебя.
– Интересно, а если ты еще неделю не будешь бриться, докуда она вырастет?
– Думаю, до колен.
– До колен она вырастет лет через пятьсот.
– Хочешь, чтобы я просидел здесь пятьсот лет?
– Зачем ты поехал к Миле? – Схватив за подбородок, я заставила его посмотреть мне в глаза. – Если бы не то ужасное видео, где тебя бьют фельдшеры, я бы ни за что тебя не нашла.
– А что, есть видео? – Он заинтересованно оживился. – Ну и как я там?
– Как всегда: и смех и слезы. Но больше слезы, Амелин. – Вспомнив о записи, я снова почувствовала ком в горле. – И как же тебя угораздило так вляпаться? Почему ты не написал мне?
– Ты бы стала отговаривать.
– Я бы не стала отговаривать – я бы отговорила.
– Она умоляла. Сказала, что хочет покончить с собой. Рыдала. Прощения просила. Я подумал, что пьяная, и испугался. А когда приехал и увидел раскиданные вещи и сломанные стулья, решил, что у нее действительно срыв. Но, как потом оказалось, это она для врачей спектакль готовила, чтобы сказать им, что это я все разгромил.
От его близости, тепла и голоса все случившееся отступало, словно он снова рассказывает о чем-то из своего темного, оставшегося вдалеке прошлого, до которого нам больше нет никакого дела.
– Знаешь, даже в своих самых дурных мыслях о ней я не мог представить, что она способна так поступить. – Дыхание его сбилось. – Но теперь эта дверь закрыта навсегда. Ведь у любого терпения есть предел.
– Значит, ты не будешь против, если я попрошу Алёну рассказать на суде о том, что случилось с Гришей?
Амелин улыбнулся одними губами, потому что в глазах я видела боль.
В комнате твоей слышен шум ветвей,
И глядит туда Белая звезда.
Плачет соловей за твоим окном.
И светло как днем.
В комнате твоей…[4]
– Это означает да?
– Это означает, что я люблю тебя. – Он положил голову мне на плечо. – До сих пор не могу поверить, что ты не сбежала от меня к кому-нибудь стоящему и беспроблемному.
– Беспроблемных людей не бывает, а вот скучных, глупых и злых – полно.
– Можно тебя еще кое о чем попросить? – Вопрос прозвучал робко, словно ему неловко было об этом говорить. – Позвони, пожалуйста, моей Ларисе Владимировне, пусть она тоже на суд приедет.
– Я уже. И она в курсе. Вчера разговаривала с заведующим, но, похоже, Мила его подкупила. А когда этот суд?
– Если не перенесут, то во вторник.
– Как во вторник?
– С этими делами долго не церемонятся.
– Погоди, но мы же должны найти адвоката и собрать свидетелей.
Повисла тишина. Мне нечего было добавить, а он не хотел продолжать эту тему.
– Как дела у твоей мамы?
– Все хорошо. Ее скоро выписывают. Ребенок тоже в порядке.
– Я же обещал.
В коридоре послышались шаги, ключ в замке повернулся.
– Ну все, голубки, поворковали – и хватит. – Татьяна широко распахнула дверь, обозначая, что пора уходить.
– Можно еще пять минут? – попросила я.
– У меня планерка.
– Давайте я доплачу? Пожалуйста!
Она категорично помотала головой.
Амелин поднялся и снял с плеч мою куртку. При виде лохмотьев, оставшихся от рубашки, лицо Татьяны изумленно вытянулось.
– Думаю, вы достаточно повеселились.
Обхватив локтем за шею, Амелин быстро прижал меня к себе.
– Даже если больше ничего не будет, если ничего не получится. – Его кожа снова покрылась мурашками. – Я обязательно приду к тебе через зеркала, через стены или прилечу с чайками, а может, просочусь через строчки в стихах или старые шазамы. Просто наберись, наконец, терпения.
Я впилась в его предплечье ногтями и с силой закусила губу, чтобы не разрыдаться.
– Все получится. Все точно-точно получится. Теперь обещаю я.
– Спасибо, что зажгла в моей комнате свет. Это самое главное, что ты могла для меня сделать. – Коротко поцеловав в губы, он торопливо вышел за дверь первым.
Я протянула Татьяне тысячу рублей:
– Найдите пижаму ему, пожалуйста.
Глава 32
Никита
В субботу вечером позвонила Зоя. Я как раз возвращался от мамы.
– Можешь к школе подойти? – Голос у нее был резкий и недовольный.
– Могу. А что случилось?
Ничего не объясняя, она сбросила