…Сегодня нам показывали Москву… Мое сердце порадовалось — сколько за эти годы сделано для народа — морально здесь настроены хорошо, у всех бодрый вид. Я лично, конечно, здесь буду чувствовать себя лучше, чем в эмиграции, где застой полный, — я надеюсь, что смогу быть полезной родине, и это не слова, ты отлично знаешь мою натуру, всегда я мечтала о лучшей жизни для народа — девочкой еще болела душой за него».
«Метрополь. Москва — 37 г.
… Завтра мы поедем с папой к главному врачу и потом поедем смотреть дачу под Москвой, никакой санаторий ему не нужен — так решили врачи. Воздух, усиленное питание и покой, а осенью предлагают в Крым…
… Были у нас Билибины — приезжали на один день в Москву — оба очень веселые и довольные, сын их учится и отбывает военную службу одновременно.
… Папа молодеет с каждым днем и твердо верит, что быстро окрепнет на родной земле, доволен, что кругом русская речь… Кошечка очень мила, ее все балуют. На днях снимались с нею, пришлю тебе снимок — нас троих.
Вот и все новости пока, посетителей теперь меньше — ссылаясь на врачей, которые просили папу не тормошить. Да! Нашли М. К. Иорданскую, она живет всегда в Москве, была у нас два раза, мы хорошо встретились и тепло провели время. Много прежних журналистов видели; что меня поражает — они все молоды — многие старше папы, а на вид лет 50, а главное, все бодрые».
«Москва, 5/VI — 37 г.
… Вчера был консилиум, если врачи найдут нужным, будет второй на днях, а пока решили, что у папы многие явления на нервной почве и что ему необходим покой, хорошее питание и много ласки. В санатории он не нуждается, и потому, вероятно, скоро будем жить под Москвой, в садике будут давно желанные грядки, в которых он думает сам копаться. Можно было рассчитывать на внимание к папе, как к большому писателю, но он встретил здесь столько любви и нежности к себе, какую могла дать только Родина, он так счастлив и я за него, что об одном только и печалимся, что не решались сделать это раньше: сколько он мог бы пользы принести своей стране. Сколько лет выброшено псу под хвост! Я думаю, что в таких условиях папа начнет снова писать, он и сейчас говорит, что о Москве старой и о Москве новой он так напишет, что заставит весь мир полюбить ее, как он любит!
Сегодня за нами заедут, и снова будем осматривать Москву».
«Голицыно. 5/VI — 37 г.
… Вот мы и на даче, милая Кисанька, у нас 4 комнаты, пищу приносят из Дома творчества писателей, от них же приходит милая девушка 19 лет, Аня, прибирает квартиру. Как видишь, мы с папой на полном отдыхе. Тишина абсолютная, большой сад, есть грядки и клумбы, ждем рассаду всевозможных душистых цветов…»
«Голицыно. 11/VI — 37 г.
… Мы живем в деревне, тишина и благодать — едим и спим, спим и едим — даже стыдно так жить, но утешаемся, что летом это необходимо, особенно для папы. Папа привык в „Метрополе“ к людям, здесь немного скучает. По праздникам у нас все же бывают гости».
«13/VI — 37 г.
… Папа лег спать, но что-то сегодня жалуется на сердце, поэтому кончаю письмо, иду к нему посидеть около, пока заснет».
«20/VI — 37 г.
… Посылаю тебе весь твой зверинец. Папа, мама и Ю-ю. Видишь на фотографии, что мы уже пополнели, что значит жить на Родине! А у папы какое милое и спокойное лицо!
… Сегодня мы узнали, что Щербовы живы и живут в Гатчино, у себя, в своем доме. Просили передать нам, что наш дом уже приготовляют для нас местные власти.
… Вчера был у нас Алексей Николаевич Толстой, он будет в Париже и хочет повидать тебя — не подойдешь ли ты для его пьесы».
«Москва, 26/VI — 37
… Папа тоскует без тебя, кажется, больше меня — по нескольку раз в день спрашивает: да когда же она приедет?
Посылаю тебе его портрет, может быть, дашь во французскую газету, пусть посмотрит фр. публика, какое у него милое и счастливое лицо на Родине, и скажи им на основании писем от нас, как всё искажают путешественники, нужно быть русским и любящим свою родину, а главное, отрешившимся от прошлого, понимать, что все здесь идет к лучшему и крупными шагами…»
«Голицыно, 17/VII — 37 г.
… От всех волнений и переживаний папа немного прихворнул, на нервной почве, а теперь, когда ему говорят (желая услужить или помочь) — вы больной, он отвечает: „я не больной, я нервный“.
Сидим тихо, мирно на даче. Теперь папа, узнав, что Щербовы живы, рвется в Гатчину… Пав. Егор., как художник, получает пенсию. Ну вот и все новости, м. б., еще будем жить в Гатчине в своей избушке».
«Голицыно, 25/7 — 37 г.
… Ты спрашиваешь, лучше ли глаза у папы, к сожалению, ничего сделать нельзя — это у него на почве склероза, если склероз всего организма уменьшится, то и зрение улучшится. Надеюсь, что он окрепнет на воздухе, да при хорошем питании».
«Голицыно, 6/8 — 37 г.
… Начинаем скучать в одиночестве, папа уже желает видеть людей — просится в Москву, но я думаю сидеть, пока погода позволит. Папа очень любит прогулку — опускать к тебе письмо».
«Голицыно, 12/8 — 37 г.
Милая моя единственная дочка!
Прочитав твое письмо, где ты пишешь, что сделалась настоящей звездой, я долго плакала — и от радости, и от тревоги за тебя. Ты в таком возрасте, когда у родителей нет права вмешиваться в дела своих детей.
Я, конечно, счастлива, что ты упорным трудом добилась признания: это была цель твоей жизни — и, конечно, всякого артиста. Но об одном хочу тебе сказать. Пусть от славы не кружится у тебя голова. Живи скромно, не делай долгов, будь осторожна с людьми.
Сердце мое болит, и я тоскую без тебя, но если ты будешь по-настоящему счастлива, то мы с папой будем счастливы!..»
«16/8 — 37 г. Голицыно.
… Погода здесь стоит чудесная, на даче пробудем, пока только можно будет, до холодных дней…
Пишу плохо, так как на руке у меня лежит Ю-ю.
… Сегодня папа меня радует: веселый, бодрый и всем интересуется, а то эту неделю немного хандрил.
Ну, все трое целуем тебя, папа просит приписать, что Москва изумительно красивая и что мы ждем там квартиру, в надежде на твой приезд. Он с гордостью всем говорит: „У меня есть дочь, талантливая и красивая“.»
«2/IX — 37 г.
… Погода у нас еще хорошая. Сидим еще на даче, хотя в воздухе уже чувствуется осень. Папа сидит в боевой готовности — чтобы нести тебе письмо на почту, ужасно любит это занятие».
«8/IХ — 37 г.
… Мы приехали в Москву на праздник XX годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Папе прислали почетные билеты на трибуну. Нам все было прекрасно видно. Папа потрясен грандиозным зрелищем! Сказал, что теперь я вижу, для советских граждан невозможного нет! Как жаль, что тебя в эти дни здесь нет! Москва необыкновенно украшена».