в тот черный день я отказалась от благословения Лады. К своему ненаглядному Ярославу бежать хотела, о семье мечтала. Да только как несчастье случилось, ненаглядный мой в один миг меня и разлюбил. Волхвы быстро сделали виноватой Ладу, а вместе с ней ее служительниц. Языками мели, что помелом. И князь подался злым наветам. Стал травить нас, гонять, как дичь. Столько мук выжившие приняли — словами не передать. Извели волхвы почти всех вед, своих вечных соперниц… Лишь немногим повезло выжить. А еще меньше владели живой водой. Поэтому теперь служительниц Лады по пальцам пересчитать можно. Все мы отказались от имен, данных нам богиней, ходим под этим небом бесплотными тенями.
В пещере воцарилось молчание. Тоскливое такое, полное горькой безысходности.
— И что теперь делать? — первой не выдержала Забава. — Ведь не просто так ты мне помочь решила.
Отпираться знахарка не стала:
— Верно. Пора выжившим собраться вместе. Однако без защиты нас быстро добьют. Посему твоя дочь станет нам правительницей.
Руки сами легли на пока еще небольшой живот. Казалось бы — радуйся такому случаю, но Забава все больше тревожилась.
— Зачем ей быть правительницей? Это мужская забота!
А знахарка вновь нахмурилась.
— Глупости! Да если бы женщины власть имели, может, и Лада снова жива бы стала.
— Как?!
— Известно как! Обрядами да молитвами. А еще подвигами в ее честь. Боги ведь этим живут. Чуют отклик своих детей — и еще больше силой напитываются. От того Сварог сейчас так могуч. Но не в его власти повелевать травами да живностью. Только Лада-матушка это умеет.
Забава аж задохнулась от нахлынувшей радости. Ну конечно! Ее дочь и другие веды сумеют вернуть Ладу! А с ней и жизнь в Северное царство. Расцветут вокруг леса и поля, очистятся реки… Снова хорошо станет!
— …Наше дело благословлено самой Ладой, — подначивала ее травница. И вдруг со злостью добавила: — А мужиков пора наказать!..
Как ушат ледяной воды за шиворот плеснула. Забава на миг потеряла голос, не зная, что ответить. А травница продолжила:
— …Они нас не жалели, и мы их не будем! Наградим по справедливости за боль и горький стыд, что женщинам пережить довелось… Вспомни, Забава, сколь много девушек проклятый Бокша извел. Как волхвы над невинной девочкой потешились… Но гаже всего то, что и в смерти нет для злодеев наказания! Не тронет Сварог своих сынов!
И вроде правду говорила знахарка, но Забава не могла с ней согласиться. Набравшись храбрости, возразила:
— Так не все ведь виноваты! Властимир…
— Опять ты о нем! — принахмурилась травница. — Игрушкой ты была, кратким наваждением! Поди, он давно с молодой женой развлекается, и горя ему нет!
И знахарка принялась сердито греметь мисками. А Забава вновь прилегла на лежанку. Спряталась в шерстяной накидке, как в мышка в норе, и затихла, отдаваясь на волю тягостных размышлений. Может, травница права — князь давно утешился с другой? Но сколь бы ни болело сердце, как тяжело бы ни обидел ее Властимир, смолчав о любимых сестрах, но смерти ему Забава не желала. Как и наказания для всех мужчин.
Ее отец был матери хоть и не любым, но мужем хорошим и заботливым родителем. Ждан тоже никогда женщину не обидел. И Свят… И даже сухарь Пересвет!
А ведь кроме них есть другие, кто по совести живет! Так за что ж им муки принимать? Неправильно это!
Знахарка тяжело вздохнула.
— Все о других думаешь, да… Когда-то я тоже такая была. Еще ведой старалась не только женщинам, но и мужикам помогать. А потом те же мужики в меня камни бросали. И Ярослав, ради кого я от благословения Лады отказалась, не побрезговал своими руками взяться за каленое железо да изукрасить ожогами «любушку милую», — усмехнулась криво, — и, как падаль, отволок за городские стены… да…
И старуха отвернулась. Плечи ее совсем поникли, руки затряслись пуще прежнего. Слетев с постели, Забава тут же поспешила обнять бедолагу-травницу.
— Мы вернем Ладу, бабушка, обещаю… Может, она излечит твои раны.
А про князя говорить не стала. Как-нибудь потом про это беседу заведут. Времени-то теперь много…
* * *
Властимир
Время утекало, как песок сквозь пальцы. Уже третий день Властимир загонял коня, продираясь сквозь лес и буераки. Серый вел его кругами, то в сторону от берега бросался, то поворачивал обратно, рыская чуть ли не у самой воды. Порой вовсе становился как вкопанный и мучительно долго нюхал воздух. Или слушал шелест снега и скрип сухих ветвей.
Только тогда их отряд и знавал отдых. Да еще ночью совсем немного. И то лишь потому, что воины едва в седле держались, а лошади спотыкались на каждом шаге.
Один Ждан выглядел бодрее прочих.
Властимир с неприязнью покосился на стоящего рядом сотника.
Жгучая ревность терзала сердце с жадностью оголодавшего пса, но тревога за любимую была сильнее. Отправляла собою каждый миг, и порой Властимиру казалось, что вот-вот он лишится духа — до того невыносимо было думать о случившемся. Вновь переживать ужасные мгновения, когда любимая рухнула в воду, а господин Северного царства ничего не мог сделать. Хоть ты три венца на голову нацепи, а мертвых это не вернёт.
— Она жива, — возразил его мыслям Ждан. — Лада не могла оставить свою дочь…
— Лада мертва! А Забава… — Властимир осекся и с силой провел ладонью по лицу.
Так худо не было, даже когда в Топях тонул. Будто наизнанку его вывернули и прижгли калёным железом.
— А Забава жива, — твердо продолжил Ждан. — Разве ты не чуешь этого?
Он хотел бы! Как мог цеплялся за надежду, что все обошлось, и река вынесла любимую на берег.
Но как выжить потом? По ночам трещит мороз, а ветер кусается так, что даже его — закаленного морскими бурями, — пробивает. Разве может перенести такую непогоду слабая девушка? Да еще и в мокрой одежде!
Властимир с силой сжал зубы, только бы удержать стон. А ведь все могло быть иначе! И Забавушка была бы рядом. Смотрела, как прежде, с любовью, грела бы его холодными ночами, с радостью носила их дитя. Надо было мягче с ней быть… Ну обманула, да. Так ведь за него перепугались, глупая. И он дурак… Самый что ни на есть последний.
С губ сорвалось облачко пара, а вслед за ним раздался протяжный вой.
Властимир даже встряхнулся. Не померещилось ли?! Никак Серый след взял!
— Нашел что-то! — вторил ему Ждан. — Теперь уж не собьется, голову на отсечение даю!
Но Властимир уже не слушал сотника. Птицей взлетев в седло, пришпорил Стогрива. Конь