Читать интересную книгу Видит Бог - Джозеф Хеллер

— Вот именно, войди в дом свой, — подхватил я.

— …и стал бы есть и пить и спать со своею женою! Клянусь твоею жизнью, — возгласил он, — и жизнью души твоей, этого я не сделаю.

— Нет, ты уж сделай, прошу тебя, сделай, — взмолился я, лишь титаническим усилием воли удержавшись от того, чтобы схватить его за горло и трясти, пока он не испустит дух, или вцепиться обеими руками в мои густые волосы и в приступе беспомощного отчаяния выдрать их все до единого.

— Иди домой, Урия, иди домой, — скулил я. — Твои товарищи по оружию только рады будут, если ты повеселишься. Потому что нет лучшего занятия для человека, как есть, пить и веселиться. Ты разве сам не знаешь? Ну-ка, выпей еще вина, — прибавил я под конец, увидев, что пронять его мне так и не удалось.

Вот напоил я его зря. Мне следовало бы помнить, что в делах любви вино ускоряет желание, но препятствует удовлетворению. Голова моя пошла кругом, когда Урия сделал геркулесов глоток и громко причмокнул губами. Глотнув вторично, он весело возопил и завертелся в матросской пляске, испуская восторженные клики, пока не споткнулся и чуть не приложился мордой об пол. Я чувствовал, что схожу с ума. Урия еще раз основательно отхлебнул, и тут я понял — пьяный сукин сын утратил всякое представление о том, что находится в моем присутствии. Мне оставалось только стоять и с упавшим сердцем смотреть, как он утомленно опускается на пол, ни в склад ни в лад допев до середины похабную балладу о некоей девице, которая как-то раз разрешила ему полялякать ее тити-мити.

— Какие еще тити-мити? О чем ты?

Но Урия уже отключился, оставив меня в неведении.

Вирсавия, узнав о таком повороте в нашей судьбе, пришла в весьма дурное расположение духа. Да и в какое еще может придти зажигательная секс-бомба, обнаружив, что муж не желает ложиться с ней после почти трех месяцев воздержания?

— Что ни гой, то пьянчужка. — Такой оскорбительный довод выдвинула она, поджав губы, в оправдание мужнина поведения, пока я обстоятельно оглядывал ее, пытаясь найти некий изъян, который ускользнул от моего внимания, но был хорошо известен Урии Хеттеянину, как-никак знавшему ее дольше, чем я. — Ты не думаешь, что он завел себе в Аммоне бабу? Наверняка завел.

— Может быть, — настороженно ответил я. — Что-то он такое пел про девицу, которая однажды разрешила ему полялякать ее тити-мити.

— Это он про меня, — лаконично сообщила Вирсавия.

И мы с ней решили продержать его в Иерусалиме еще немного, предпринять еще хотя бы одну попытку, однако следующий день выдался даже более злосчастным, чем первый. Хотя начало его — та минута, когда похмельный Урия проснулся в состоянии сумеречной амнезии, — выглядело многообещающим.

— Мама родная, ну и набезобразил я, наверное, вчера, — застенчиво ухмыляясь, извинялся он передо мной. — Что я творил ночью, решительно ничего не помню.

Надежды мои мгновенно воспряли.

— Совсем ничего?

— To есть ничегошеньки, — заверил меня Урия Хеттеянин. — Все подчистую забыл, начиная с той минуты, как решил улечься на полу твоего дворца и провести ночь здесь, со стражей, а домой не ходить.

Надежды угасли.

— Но это ты все-таки помнишь? — «пьяница хренов», добавил я про себя. Никому еще не удавалось повергнуть меня в такое уныние.

— Можно мне капельку, для опохмелки?

— Иди-ка ты, Урия, домой, — отечески приказал я и потрепал его по плечу, старательно изображая самого благосклонного деспота, какой только жил когда-либо на белом свете. — Там у тебя вина хоть залейся, я сам вчера отослал. Так что иди домой, прямо сейчас, иди сию же минуту и омой ноги свои. Они у тебя опять грязные. Посмотри на них. Кампания выдалась долгая и для тебя, и для меня. Иди развлекись, я разрешаю. Слышишь? Даю тебе свое разрешение. Я тебе много чего послал — припасы всякие, царское кушанье, — не съешь сегодня, все перепортится.

Ни на какие мои мольбы Урия не поддавался. Стоял себе столб столбом.

— Мне говорили, жена у тебя такая милая, такая хорошая, — зашел я с другой стороны, — ждет тебя дома, аж вся трясется от страсти — в такой, знаешь, тунике с большим вырезом, в коротенькой мини-юбочке, которая на много дюймов до колен не достает. Она уж сколько раз присылала служанку справиться о тебе, пока ты спал, много, много раз присылала. Ждет тебя, ну, с вожделением, так мне сказали. Ты что же, не любишь ее?

— Жену? Почему? Люблю.

— Так иди домой и отсандаль ее как следует.

Вшивый ты, тупоумный, упрямый сукин сын, мысленно проорал я. За что мне этакое наказание?

— Ни за что, — громко и гордо объявил он и выпятил грудь, как человек, безраздельно отдающий себя жизни, полной лишений, чести и славы, — пока Израиль и Иуда находятся в шатрах на полях Аммона. Я сейчас же отправлюсь туда, чтобы соединиться с ними.

А вот хер тебе! Разбежался!

— Нет, мой достойный и верный Урия, — так отвечал я ему. — Сейчас ты вернуться не можешь. Я собираюсь отправить с тобой важные документы, а они будут готовы только к завтрашнему утру. Тебе придется задержаться еще на один день. И на одну ночь. Считай, что ты в отпуску. Твои товарищи по оружию надеются, что ты отдохнешь, расслабишься с женушкой, раз уж у тебя есть такая возможность. Не разочаровывай их. Они желают тебе успеха. Иначе как ты сможешь смотреть им в глаза? Ты же опозоришь их, если не потрудишься на славу над твоей очаровательной, насколько я слышал, женой, не потрудишься, как подобает полноценному мужику. Мне говорили, она уж такая хорошенькая и вся ну просто дрожит от страсти. Ох, оох, ооох, сукин ты сын! Так что топай домой, Урия, да нет, беги! Делай, что тебе говорят. Ступай к жене. К ее титям-митям.

— Я буду нечист, если сделаю это.

— Ну так и будь.

— И целых три дня не смогу сражаться.

— С чего бы? Ты же язычник, даже не еврей, — грубо осадил я его.

— Среди моих лучших друзей есть евреи.

— Иди домой и отхарь жену! — заорал я.

— Жизнью твоею клянусь, — непреклонно заявил он, тряся головой, — и жизнью души твоей…

— Я освобождаю тебя от обета, — объявил я, с трудом умеряя гнев свой и ласково улыбаясь ему. «Ублюдок вонючий», — добавил я про себя. — Ты сможешь сразу вернуться в строй. («Вшивый ты сукин сын!») Так что, прошу тебя, иди домой.

Я придвинулся поближе к Урии, понимающе подмигнул и зашептал ему в ухо:

— Я прямо-таки вижу твою жену, как она лежит, ожидая, вздыхает и задыхается, вся в поту от предвкушения любви, которую она жаждет дать тебе после столь долгого отсутствия. Ах, Урия, Урия, как я тебе завидую, как бы я хотел оказаться на твоем месте, — умасливал я его, говоря на сей раз чистую правду. Никакой змий не нашептывал соблазнов более искусительных, никакой Яго так не усердствовал в пагубных трудах своих. — Готов поспорить, губы ее, как лента алая. Она у меня как будто перед глазами стоит. Чрево ее — ворох пшеницы, обставленный лилиями. Округление бедр ее, как дело рук искусного художника, и груди, как виноградные кисти. О, она прекрасна, возлюбленная твоя, она прекрасна! Спорим, и пятна нет на ней! — Я-то знал, что пятен на ней предостаточно. — Глаза ее — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве. Зубы — как стадо выстриженных овец. Беги, Урия, ибо возлюбленная твоя будет подобна серне или молодому оленю на горах бальзамических!

— А можно мне все-таки капельку, для опохмелки?

У меня словно землю из-под ног вынули. Я дал ему бутылку. Я понял, что все пошло прахом, хоть и продолжал целый день уламывать его. То еще было удовольствие. Я даже ел и пил с ним, повторяя с полным ртом: «Иди домой, Урия», — собеседником этот болван был таким же утомительным, как Соломон, — а поскольку ни на какие уговоры он не поддавался, я даже заново его напоил. «Урия, иди домой, — приставал я к неуступчивому идиоту, пока не охрип и пока меня самого не затошнило от повторения этих слов. — Урия, а Урия, иди домой жену харить». Но когда наступила ночь, он простился со мной, непоколебленный, и опять улегся спать во дворце, с солдатами стражи, а в свой дом не пошел. Я же сидел и мрачно надирался, пока не прикончил все вино, какое было у меня в спальне.

Что еще оставалось мне делать с Урией, как не то, что я сделал? Разве для единства нации не лучше было замять скандал, грозивший разразиться в нашем правительстве? Кто мог бы обвинить меня за такую попытку? Как выяснилось, Господь мог, если, конечно, Нафан не соврал. Нафану каждую ночь снятся сны обо всем на свете, стало быть, должно же время от времени сниться что-то, хоть отдаленно схожее с правдой. Нафан — единственный известный мне человек, которому снится Бог. Нас же, всех остальных, даже когда мы спим, обременяют дела поважнее.

Не помню, чья это была идея — отправить Урию обратно на войну с Аммоном, чтобы его там убили. Будем считать, что и тут расстарался Дьявол, хотя на Нафана, когда он явился ко мне с дурными вестями о предстоящих ужасах, этот довод впечатления не произвел. Но, разумеется, именно я отправил Урию назад с письмом к Иоаву, в котором говорилось: «Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер». Иоав подчинился, поставив Урию на таком месте, о котором знал, что там храбрые люди, и пало несколько из народа, из слуг моих; был убит также и Урия Хеттеянин.