взглянула на администратора, потом на фото – женщина была одной из дочерей.
К обеду я оделась и накрасилась, не жалея макияжа: глаза подвела карандашом и надула губы, покрывая их бледно-розовой помадой. Будто маску надела и совсем была не похожа на себя в юности в брючном костюме от английского модельера Осси Кларка. Мне захотелось сесть в угловой нише в старинном тирольском стиле, укромном местечке. Джим предоставил заказ еды и вина мне. Я не проголодалась и теребила semmelbrot, ломая на кусочки, а он ел куриный суп с овощами.
В комнату, приветствуя посетителей, вошла хорошо одетая женщина средних лет в тирольском платье с красным лифом, длинной синей юбкой и в фартуке с рисунком. Она была похожа на мать Ингрид, из чего я вывела, что это ее сестра, вышедшая замуж за Ганса. Я откинулась на стуле, надеясь, что меня не заметят. Фрау Пентер исчезла в кухне.
– Ирмгард, – вдруг вспомнила я.
– Что? – озадаченно взглянул на меня Джим, не донеся до рта ложку.
– Ее зовут Ирмгард, она владелица гостиницы и подруга моей сестры.
Он кивнул и прежде, чем заговорить, сглотнул.
– Хочешь, расспроси ее о своей сестре.
– Не сейчас, Джим. Видишь, меня трясет. Подожди.
И после этого надолго замолчала, но это не имело значения.
Джим говорил за нас обоих. Рассказал о том, что хочет купить недвижимость в Европе, взвешивает все «за» и «против» Лондона и Парижа. Я улыбалась и кивала, не говоря ни слова.
Я заказала нам обоим форель. Как только я откусила бледный мягкий кусочек, память непрошено напомнила о себе. Я совсем забыла, что у мягкой белой рыбы был привкус земли. Интересно, что еще я забыла.
Когда мы очистили тарелки, я глотнула белого вина из Эчталя и приняла решение.
– Останемся еще на ночь. Завтра хочу прогуляться пешком.
– Пешком? – удивился он.
– Да. Грех побывать здесь и не погулять. И завтра вечером что-нибудь расскажу.
Желать спокойной ночи было нелепо. Мы разместились в двух комнатах рядом. Здесь нас никто не знал, притворяться было ни к чему, но, когда мы подошли к двери, у меня сжалось сердце. Не знаю, считать ли это благодарностью или нет, только в душе что-то шевельнулось.
Он ждал, пока я найду в сумочке ключ.
– А знаешь, почему я принял твое предложение? – неожиданно спросил он.
Я нашла ключ и подняла голову.
– Честно говоря, нет. Понятия не имею.
– Помнишь, ты сказала про родственные души? Таких, как мы, мало. Но только никто не понимает, кроме тебя, что вверху нам уже не одиноко, по крайней мере, не так, как в самом начале.
Я воткнула ключ в замочную скважину.
– Но ты понимаешь, да?
Я повернула ключ, и дверь распахнулась.
– Этот мир, долина, были малы для тебя. Ничто не могло тебя удержать среди этих деревьев. Ты должна была вырваться. В Монтичелло у меня было то же самое. Родись я здесь, тоже бы сбежал.
Не знаю, кто из нас больше удивился, когда я повернулась и поцеловала его в щеку.
– Спасибо, – пробормотала я ему на ухо.
С тех пор, как мы сели на самолет в Лондон, без присмотра нью-йоркской прессы у нас не было мгновения трогательнее. Его кожа была мягкой, наверное, побрился перед обедом. От него пахло новым лосьоном, видимо, купленным в Лондоне. Он поднял руку к щеке, потом опустил и подошел к своей двери.
* * *
На следующее утро я поднялась рано и вышла на балкон встречать восход. Яркий утренний свет скользил по одетым зеленью склонам, прогоняя тьму. Рассвет в горах приходит резко и неожиданно, не в пример неторопливым ленивым прибрежным рассветам Рио и Нью-Йорка. Только солнце появилось из-за высоких вершин, как вознеслось уже высоко в небо. Я хорошо выспалась – впервые за несколько месяцев меня не беспокоили головные боли. Я чувствовала себя легче, свободнее.
Уйдя из долины, я шагнула в незнакомое будущее. Чем больше времени я проводила с Джимом Митчелом, тем больше недоумевала, что меня ждет впереди. Мой четкий договор с ним казался все менее и менее конкретным. Я не могла понять, чего он добивается, притащив меня в Оберфальц, но подозревала, что придется платить. Меня беспокоило то, что я не понимала его мотивов, что я поцеловала его у двери предыдущим вечером и что он так легко ушел. Граса предупреждала быть осторожнее, я была наедине с одним из самых успешных бизнесменов страны, если не мира. Да, нужно быть осторожнее. Я открыла задвижку дверцы на балкон Джима и постучала по ставням, чтобы его разбудить.
Мы приехали в Оберфальц. Центральная площадь превратилась в парковку.
Места были размечены краской, и мы припарковались там, где стояли нацистские грузовики и легковушки в тот первый день, когда они приехали в Оберфальц в 1943 году. Кроме этого за почти тридцать лет мало что изменилось.
Я не готовилась к лазанью по горам и надела лучшее, что пришло в голову, – джоггер-брюки, к ним бежевый шелковый топ, кардиган и мягкие кожаные ботинки. Я была похожа на англичанку. Понятное дело, кремовый «Роллс-Ройс» с английскими номерами в Оберфальце не останется незамеченным, и облегченно вздохнула, увидев Джима в летних брюках из хлопчатобумажного твида и клетчатой рубашке, такого типичного американца, что нас явно примут за туристов.
Я встряхнула прическу, проверила розовую помаду в зеркальце – все было в идеальном порядке – и вышла из машины.
Я повела Джима из деревни по дороге, которой ходила столько раз, мимо выцветшей фрески на доме Кофлеров, через речку, где я когда-то ударила камнем Руди Рамозера. Мы карабкались по той же самой тропе, как давным-давно и мы с Томасом. Она была намного круче, чем я помнила. Что казалось легким тогда, теперь давалось труднее. Нам приходилось останавливаться и любоваться видами. Наконец мы подошли к той части, где тропа извивалась горизонтально, с более мягким подъемом. Я остановилась перед пещерой, где нашли мыльного человека, Шляйха. Вход был темным, узким и наполовину закрыт валуном. В детстве мы там прятались, но как там внутри, я уже не помнила. Мне не хотелось представлять, что там лежит скелет Шляйха.
И нечего было сказать Джиму, поэтому я продолжала идти. Мы дошли до скалы, где я сидела и ждала Томаса. Где Томас впервые меня поцеловал.
– Ты плачешь.
– Нет.
Я смахнула слезу.
– Это просто ветер.
Я чувствовала на себе взгляд Джима. Он чего-то ждал.
– Разве здесь не красиво? – спросила я, пытаясь его отвлечь.
Он огляделся, окидывая взором узкую долину, проход через перевал,