Читать интересную книгу Властелин Сонхи - Ирина Коблова

Господин Тейзург защищает Крысиного Вора и готов из-за него рисковать, но это же его Крысиный Вор! Не чей-нибудь, а его. Только говорить об этом рыжему ворюге ни-ни, он и так злой, а если сказать, что он чей-то, еще пуще обозлится. Такие, как он, не любят быть чьими-то. Хотя на самом-то деле он господинов, потому что господин так решил, и, стало быть, на малую толику шнырёв, ха-ха! Когда защищаешь свое, это совсем другое дело, а для чего защищать все подряд? Это как в холодную пору вытащить на улицу плиту с кухни да растопить, захотевши обогреть весь квартал.

– Зачем тебе это надобно? – не выдержал в конце концов Шнырь, приготовившись изобразить паиньку, если она заругается, или стрекануть, если вдруг осерчает – с ведьмами держи ухо востро.

Они сидели в темной комнате с перекошенной порезанной картиной на стене, луной за разбитым окном и затоптанными гобеленами на полу, лицо Хеледики занавешивали мерцающие волосы.

– Как бы объяснить, чтоб ты понял… Мне нравилась та Аленда, которая была раньше, и мне совсем не нравится эта Аленда, в которой шаклемонговцы и амуши делают, что хотят. Это не их город. Амуши здесь не место, у Аленды есть свой народец.

– Уж это верно! – горячо поддержал Шнырь. – А то они всяко нас обижают, глумятся над сиротинушками… Сколько времени у тебя уйдет на то, чтобы их всех извести?

– Я не знаю, сколько их. Пока я прикончила семнадцать. Каждый раз, когда я убиваю кого-то из них здесь, взамен появится на свет новый амуши – в тех краях, где им положено находиться. Хотелось бы надеяться, что рано или поздно они у Лормы закончатся.

Насчет того, что в прежнюю пору жилось лучше, Шнырь мог бы возразить, до короля Дирвена алендийский народец вовсю гоняли экзорцисты и прочие маги – тоже не сахар. С другой стороны, тогда он был при господине, и ух ты какая шла веселуха, а теперь господин пустился в бега, без него скучно… Как в той сказке, где есть правая и левая дверца, и какую ни выберешь – что-нибудь потеряешь.

– Я понимаю, что каждый амуши – это неповторимая индивидуальность, – добавила Хеледика после паузы, откинув волосы и сосредоточенно глядя перед собой. – Так же, как любой человек, или гнупи, или чворк, или кто угодно. И смерть – это смерть, после перерождения будет уже другая личность. Я не люблю убивать, но я делаю, что могу, чтобы что-то изменить, и я готова держать ответ за свои поступки перед судом Акетиса.

Ее собеседник сразу ухватился за главное:

– Ишь ты, а я, значит, тоже неповторимая индивидуальность?

– Конечно, – все тем же тоном подтвердила ведьма.

– Я всегда это знал! – гордо выпалил Шнырь. – И я неповторимей, чем другие гнупи, правда же? То-то и господин приблизил к своей милости меня, а не Вабро Жмура, и не Словоплёта, и не Чуна Клешню, и не Морковника!

Но ведьма задумалась о своем и ничего не ответила.

Вот уже третий день они ловили кровожадные пугала на живца – на амулетчика Зомара и магичку Нелодию. Те перебивались поденными заработками, нанимаясь в уборщики за кусок хлеба, и прятались где придется. Этот Зомар был мастак прятаться, не то бы их давно изловили. Амуши точили на него зуб, потому что в прежние времена его не раз посылали в южные края истреблять ихнюю братию.

Сейчас эта парочка ютилась в разгромленной бане на улице Деревянных Пуговиц. Про бани Шаклемонг говорил, что они-де уводят человека на ложный путь от соблюдения своей нравственной чистоты, а тамошние голые статуи растлевают отроческие умы, поэтому баню погромщики разнесли вдребезги – демоны Хиалы обзавидуются.

Внутри натуральное болото: сырость, плесень, вонь, мокрицы. На полу в закисшей мутной жиже блестят осколки зеркал, размокшие мочалки валяются, словно дохлые зверьки, над опрокинутой мебелью и раскиданным хламом вьется мошкара. Уже и жаба завелась – прискакала с Незабвенных прудов из соседнего квартала. Последний из городских нищих в такой дыре не поселится, а Зомар с Нелодией решили, что им для схрона в самый раз.

Первый амуши подобрался к их убежищу позавчера: орясина в голубом атласном камзоле поверх латанного-перелатанного линялого балахона в застарелых пятнах крови. Его травяные космы свисали на лицо, занавешивая глаза – видна только улыбка до ушей, словно зубастый полумесяц, и в каждой руке он держал по бронзовому серпу. Эх, ну что ему стоило прийти с золотыми серпами! Ведьма мигом превратила гостя в пучок степной травы, а Шнырь в который раз обреченно вздохнул: ничего для откупа.

Нынче пожаловала вторая. Промеж собой амуши интриговали и соперничали, и приключений искали чаще всего поодиночке. Бывало, что они развлекались вдвоем-втроем, но тогда и добычу приходилось делить. Когда Шнырь навестил в катакомбах шайку Вабро, Словоплёт похвастался, что однажды его сцапали на улице два пришлых злыдня, хотели съесть, да поспорили, кому печенка достанется, и как у них дошло до ругачки, он перегрыз веревку и чесанул во всю прыть. Черноголовый народец не способен обманывать, но травить байки ему не заказано, так что повествователь мог и присочинить – это же Словоплёт! А может, и вправду было. Всякий гнупи знает, что задавать рассказчику баек разоблачительные вопросы – верх невоспитанности, после такого никто с тобой знаться не захочет, потому что нет преступления хуже, чем порушить игру.

Если тухурва или снаяна – это всегда «она», а гнупи или чворк – «он», то среди амуши есть и те, и другие. У них и дети появляются так же, как у людей. Они даже могут вступать в сношения с человеком, и тогда рождается полукровка, люди таких убивают, а амуши воспитывают, как своих, потому что выродок принадлежит к их племени: волшебная кровь сильнее человеческой.

По опустелой замусоренной улице в зеленовато-лиловых сумерках вышагивала амуши-дама. Колыхалось длинное кисейное платье, под ним просвечивало долговязое тело, костлявое, точно обтянутый кожей скелет. Травяную копну волос скрывала широкополая шляпа. Амуши двигалась с вихлявой грацией и ужимками, как будто передразнивала всех на свете дам, совершающих на ночь глядя романтический променад. Когда она подошла ближе к притаившимся за разрушенной оградой охотникам, Шнырь разглядел, что кисея расшита стеклярусом, олосохарским жемчугом и сморщенными черными ягодами, а по шляпе снуют текучими узорами зеленоватые букашки и белесые мотыльки, которые живут в шевелюрах у амуши.

Хеледика рывком выпрямилась. Гнупи тоже высунулся из укрытия, приготовившись смотреть, как эта дама упадет на булыжную мостовую травяным пучком с засохшими корешками, и следом осядет, точно оборванная штора, невесомое пустое платье, а сверху его прихлопнет шляпой. Это должно было произойти в считанные мгновения… Но не произошло.

Увидев песчаную ведьму, амуши взвизгнула:

– Так я и знала! Они не верили, что это ты, а я так и знала!

Одновременно она скакнула в сторону, яростно вихляя каждым суставом – гибкая, словно вместо костей у нее змеи. Казалось, что она пустилась напоследок в безумную пляску, и Хеледика тоже сорвалась с места, как уличная танцовщица перед зрителями. Шнырь вначале уставился на них, разинув рот, но быстро понял: отплясывая друг перед дружкой, обе колдуют, кто кого переколдует-перепляшет – та и победит.

С головы у амуши слетела шляпа, окруженная роем мотыльков, и устремилась, как снаряд, в лицо песчаной ведьме, но та успела отклониться. Шляпа не плюхнулась в пыль, как можно было ожидать, а развернулась планирующей птицей и атаковала ведьму с тыла. Та крутанулась в пируэте, но все-таки получила удар в плечо и едва не упала. Дама-пугало оскалилась, ее травяные волосы растопырились дыбом, желтоватое безгубое лицо вовсю гримасничало, точно отражение в волнующейся воде.

Шнырь прикидывал, не пора ли драпать. И досмотреть интересно, и жуть как страшно: слишком сильна эта амуши для юной песчаной ведьмы – видать, первую тыщу лет уже разменяла и многому научилась, Хеледике ее не одолеть. А за кого она примется, когда расправится с девчонкой? Пропадет тогда сиротинушка горемычный, ни за грош пропадет…

Ведьма шаталась, как пьяная, но танцевать не прекращала. Из носа у нее потекла кровь, запачкав подбородок и платье на груди. Амуши, увидев это, начала причмокивать и сюсюкать, облизываясь длинным мертвенно-зеленоватым языком:

– Ой же ты моя сладкая, что же ты свой сиропчик расплескиваешь, чтобы мне меньше досталось, надо с тобой кончать поскорее, а то бы еще поиграли…

Но тут над головой у Шныря, который начал бочком отползать за угол, что-то свистнуло и с тупым стуком влепилось амуши в череп, так что теперь уже она покачнулась, а из колосящейся шевелюры взмыл рой потревоженных мотыльков. Это была бы для нее минутная неприятность, но девчонка с перемазанным кровью лицом воспользовалась моментом и выполнила свой коронный ведьмовской прием. Шнырю все-таки довелось увидеть, как распласталось на грязном булыжнике кисейное платье, в котором запуталось нечто, похожее на выдранный с грядки сорняк. Летающая шляпа, от которой Хеледика только и знала, что увертывалась, тоже плюхнулась на мостовую.