Читать интересную книгу Дело Томмазо Кампанелла - Глеб Соколов

«Юнникова» на некоторое время замолчала. Потом проговорила:

– Вот и в этом появлении безобразного и ужасного посетителя блестящего ресторана, в этой встрече с ним кульминация Страшного и ужасного еще не наступила. И если мы станем думать, в чем может заключаться самое правильное и разумное поведение в такой ситуации, если станем ломать голову над тем, как «обжить» этот сюжет в наших настроениях, то наверняка ничего так и не придумаем, потому что сюжет этот еще не завершен и время понимания его еще не наступило. И не наступит. Не будет тут кульминации. Точно так же, как и всегда в похожих случаях. А раз не будет кульминации, так и не будет ничего решено окончательно и с уверенностью. Так и останется множество мнений на этот счет, каждое из которых будет нести в себе тот или иной изъян и никак не сможет считаться окончательным и правильным. И в настроениях наших по этому поводу всегда будет царить лишь мрак и сумбур и ощущение, что вот нет чего-то самого главного, какого-то самого важного понимания не хватает. А без этого самого главного, самого важного понимания будет только мрак и сумбур. Сколько ни крути, как не выворачивай. Не дано человеку понять, какое тут может быть единственно правильное, точное и действенное решение. Не дано всю эту ситуацию в своих настроениях «обжить», так чтобы нормальное настроение себе сохранить.

– А ведь и я, Лазарь, был обречен на это, – проговорил Совиньи. – На весь этот аромат ужаса, аромат непреодолимого. Спасла меня только моя огромная физическая сила. Но если бы ее у меня не было… Был бы мне конец. Есть у меня страшный опыт. Служил я в конвойных войсках, охранял тюрьмы. Страшное творилось по ночам в нашей казарме. Спасла меня только моя огромная физическая сила. Но если бы ее у меня не было… Что тогда?!

Лазарь полез в карман. Блеснуло краешком остро отточенное лезвие ножа.

Итак, Совиньи говорил:

– Он, этот жалкий актеришка, над которым я надругался, как и все в этом зале шашлычной, над которыми я, возможно, надругаюсь, становится немного мной, начинает носить меня в своей душе (Лазарь отметил, что Совиньи отчего-то говорит об этом актеришке в прошедшем времени, как будто, действительно, был уже какой-то такой случай). Самое главное, что будет в этом нападении, – будет простота. Мне ничего не стоит напасть. Я жил с людьми (ходил вместе с ними по одним тротуарам, ездил в транспорте, питался в кафе и столовых, учился) и получал во время этой жизни определенный опыт. Понимаешь, определенный опыт!.. Кошка, которая проживет более тринадцати лет, становится дьяволом. Они, сидящие здесь люди, должны по каким-то достаточно туманным, нечетким, но тем не менее действительно ощущаемым признакам понимать, что я не такой человек, который может просто так сидеть себе и ни на кого не обращать внимания, не вступить тут же со всеми окружающими в отношения, в близкие отношения, – это очень важно для меня – приблизиться к тем людям, которые сидят, идут со мной рядом, почувствовать их дыхание, дать им почувствовать мое дыхание – приблизить их к себе со всеми их самолюбиями – этими подлыми, несчастными, жалкими самолюбиями мерзких людишек. Я считаю всех сидящих здесь людишек мерзкими. Нет тут героев! Моих героев нет. Тех, кого бы я был готов назвать героями, нет. И не предвидится. Но ведь они люди. И я – человек. Значит, нам надо общаться. Раз нет кругом героев, значит, я буду общаться с такими людьми, которые есть. Я хочу воспитать их как своих детей. Я хочу, чтобы они заразились мной, стали немного как я, признали меня. Признали меня своим вожаком, своим царем, своим мужем мужчины – признали! А-а… Они и не мужчины вовсе!.. Ни у кого тут нет такого странного, пугающего, жуткого опыта, как у меня. Потому что никто здесь никогда не преступал черту и не жил за чертой.

– О каком опыте ты все говоришь, Совиньи? О каком опыте? – спросил Лазарь.

Между тем хориновец, что говорил старушечьим голосом, действительно замолчал и сидел теперь как воды в рот набравший.

Глава XXIV

Гимн в честь Жоры-Людоеда

– Погоди, погоди, Лазарь… Потом я отвечу на твой вопрос. Дай мне досказать. Свойства моего характера не таковы, чтобы я просто сидел и не попытался поиграть на таких странных струнах, которые всюду здесь через весь зал шашлычной протянуты, – страх, трусость, чувство здравого смысла, которое есть у других людей, и чувство пользы, которое тоже у них имеется. Какая это была бы глупость – сидеть в такой шашлычной с моими-то данными, с моим-то скелетом, с моими-то сросшимися ребрами, которые придают всей конструкции особенную, ни с чем не сравнимую жесткость и силу, с моей-то безжалостностью – и не сыграть на чужой трусости да слабости?! На том, что у кого-то чисто физически отсутствуют некие данные, которые могут обеспечить возможность борьбы с Совиньи?! – проговорил он о себе в третьем лице. Добавил:

– На этом тоже можно поиграть! А у кого-то именно в этот момент такое приятное, благодушное и расслабленное настроение, что он в таком состоянии – прекрасная мишень для агрессии и не сможет, по причине своего расслабленного и благодушного настроения, никакого сопротивления организовать. Они, здесь сидящие люди, сейчас в очень интересной ситуации – совершенно безвыходной: они уже сюда попали – пришли в эту шашлычную отужинать, сделали заказ, и тут прихожу я! Это очень забавно, ведь я очень люблю приставать к незнакомым людям, которые случайно окажутся возле меня. Это очень трудно объяснить. Это очень странное и очень непонятное желание. Но оно существует. Ему невозможно не поддаться! К тому же я очень силен, я очень, очень силен.

– Ну что, есть тут среди вас мужчины!? Готовы ли вы помериться со мной силами?! А-а?!. – вскричал Совиньи и поднялся со своего места.

Тут же началась бы драка, потому что многие в шашлычной повскакивали со своих мест. Причем – и это, наверное, смутило и остановило на какую-то секунду многих – едва возникла угроза настоящей потасовки, Совиньи не только не принял какого-то устойчивого, выгодного для такого дела, положения, а наоборот, точно бы обмяк весь и повалился обратно на стул.

Тут же на него закричал Лазарь:

– Совиньи, замолчи! Хватит!

Тут же, откуда ни возьмись, возле их столика оказался хозяин шашлычной, кривой азербайджанец, который, впрочем, больше приготовился защищать Совиньи от того, чтобы его немедленно не растерзали, чем его утихомиривать.

– Эй! Эй! Эй! – замахал он руками на ринувшихся к Совиньи людей. Те моментально остановились и вернулись к своим столам. В эти мгновения много блеснуло в шашлычной ножей – остро отточенных, длинных.

– Скажи своему другу – пусть уходит, – спокойно проговорил хозяин шашлычной, кривой азербайджанец, обращаясь, между тем не к Совиньи, а к Лазарю.

В этот момент хориновец, говоривший старушечьим голосом, поднялся со своего места и медленно, словно бы с достоинством, вышел из зала шашлычной.

– Я ретируюсь! Убегаю! Я предпочитаю спастись бегством! Разговоры про то, как сохранить требуемое нормальное настроение от надвигающегося мрака и судорог – разговорами, разговоры про то, что лучше – вызвать милицию, огреть Совиньи дубиной в ответ на его безобразное поведение или относиться к нему с иронией – тоже разговорами, а от греха подальше лучше уйти. Неизвестно, как глубоко вошел в свою роль этот самодеятельный актер. Чего доброго, под шумок вместе с ним и меня ножом порежут. Нечаянно, разумеется! – проговорил он.

– Да все нормально! Он просто кривляется. Он актер на самом деле. Он репетирует роль, – сказал Лазарь кривому азербайджанцу, кивая на Совиньи, который в этот момент как раз притих. – Да он мухи не обидел бы, даже если бы хотел, – продолжал Лазарь. – Он только с виду такой толстый и здоровый. Он же рыхлый, как студень. Его толкнешь легонько, он и рухнет на пол. Он же просто изображает из себя собственного сводного брата. Вот тот действительно силен. Богатырь! А этот просто кривляется. Безобидное кривляние. И только! К тому же выпил чуть-чуть. Ну подумаешь… Не обращайте на него внимания.

Выслушав все это, хозяин шашлычной молча развернулся и поковылял прочь. Посетители шашлычной, хоть и продол жали кидать на Совиньи злобные взгляды, тем не менее как то перестали всерьез злиться на него. Точно бы он действительно был только неуместно пошутившим скоморохом.

– Зря ты за меня вступился, Лазарь, – проговорил Совиньи, но значительно тише, чем до этого. – Во-первых, они могли заодно наброситься и на тебя. Во-вторых, в разговоре с этил кривым азербайджанцем ты назвал меня артистом. Мол, я кривляюсь. А за это я тебе могу…

– Ерунда! – проговорил его товарищ тоже довольно тихо, но с явственным раздражением в голосе. – Вот мне ты ничего сделать не сможешь.

– Это почему еще? – искренне удивился Совиньи.

– Потому что!.. Вот, смотри…

И с этими словами Лазарь достал из кармана и, глянув на всякий случай по сторонам (Жора-Людоед и Жак моментально спрятались за портьерами, прикрыв щель в них), показал безобразному человеку стальное блестевшее лезвие.