Читать интересную книгу Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– Не скажете, кто такая Софья Перовская?

Мой вопрос не удивил зондерфюрера.

– Русская террористка. Вроде вашего Обердана.

– Кого она убила?

– Царя-Освободителя. Она была не одна. И строго говоря, убила не она. Но ее повесили вместе с другими. Первого марта. Хотя нет, первого марта они как раз убили. По новому стилю тринадцатого. Для прошлого века двенадцать дней разницы. В его карету швырнули бомбу. Как в Гейдриха.

Я попытался заглушить тревогу шуткой.

– Этот царь освободил Россию от большевизма?

– Нет, – ответил Грубер, – Россию он освободил от крепостного права, а Болгарию от турок.

Я продолжал шутить, стараясь отогнать отвратительное видение, дикое, невыносимое, непостижное, мерзкое.

– Так эту Перовскую, возможно, подослали мстительные османы?

– Нет, они были идейными борцами.

– За что?

– За освобождение России и счастье трудящихся.

– А-а. Слушайте, Клаус, а что такое совхоз? То же самое, что колхоз?

– Совхоз – это советское хозяйство, а колхоз – коллективное.

– В чем разница?

– В форме собственности. Но знаете, Флавио, я не сильно интересовался земледелием. Больше Пушкиным.

Он явно хотел окончить разговор, но я боялся остаться один. Наедине со всё более гадкими мыслями, из тех, которые боишься выразить словами, даже безмолвно.

– Великий поэт, я знаю. Что-то вроде Леопарди, правда?

– Современник.

– Слушайте, прочтите что-нибудь. По-русски. Хотелось бы услышать.

Грубер ответил не сразу. Видимо, выбирал, что прочесть.

– Вот ведь дерьмо, – сказал он наконец с искренней досадой в голосе, – ничего подходящего в голову не приходит. Всякая ерунда. Впрочем, какая вам разница?

– Действительно, – поддержал его я, – какая мне разница, всё равно не пойму.

Грубер шмыгнул носом.

– Верно. Тогда послушайте русский стишок про иностранных журналистов. Внимайте, миланский вития.

И легонько прыснув, зондерфюрер продекламировал – тихо, чтобы не разбудить Юргена, но в то же время с некоторым чувством:

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,От финских хладных скал до пламенной Колхиды,От потрясенного КремляДо стен недвижного Китая,Стальной щетиной сверкая,Не встанет русская земля?Так высылайте ж нам, витии,Своих озлобленных сынов:Есть место им в полях России,Среди нечуждых им гробов.

– Ваш слух усладился, Флавио? – спросил он, закончив чтение.

– Звучит довольно бодро, – великодушно похвалил я московского барда. – И что это значит?

Ответом было молчание, показавшееся мне тяжелым. Возможно, из-за темноты. Немного погодя я услышал, как к прерывистому храпу Юргена присоединилось ровное дыхание слависта. Грубер спал крепким сном человека с чистой совестью – или с железными нервами.

Мне же долго еще не спалось. Будем считать, из-за нервов.

Sturm und Drang

Старший стрелок Курт Цольнер

6-7 июня 1942 года, суббота – воскресенье, пятый день артиллерийского наступления и первый день второго штурма крепости Севастополь

Обстрел продолжается пятый день. Бьет батальонная, полковая, дивизионная, корпусная артиллерия. В непроницаемой пелене из пыли и дыма мечутся вспышки разрывов. Гул и грохот не прекращаются, только ослабевают – чтобы спустя немного усилиться вновь. Иногда мы слышим особенно тяжкие удары – это производят свои редкие выстрелы сверхтяжелые мортиры и гаубицы. А вчера ранним утром показалось, будто начинается землетрясение, и вечером нам сообщили, что где-то (в Бахчисарае, но это, конечно, военная тайна) стоит особая невиданная пушка. Ее обслуживает целый полк солдат во главе с генерал-майором, длина ее ствола – тридцать метров, калибр – 80 сантиметров, снаряд, если поставить его вертикально, будет высотою с маленький домик, а весит он целых семь тонн. С трудом себе представляю, зачем необходим такой монстр, но говорят, он в состоянии разрушить сверхпрочные сооружения из железобетона и стали на русских береговых батареях. Сверхтяжелые, сверхпрочные, как же всё надоело. Сегодня эта дура стреляла опять.

Штабники непобедимой 11-й армии дали русским батареям остроумные, как им кажется, названия – «Максим Горький I», «Максим Горький II». Еще есть форт «НКВД», форт «Сталин», форт «Молотов», форт «ЧК». При мысли о предстоящем штурме эти имена вовсе не кажутся смешными.

Когда умолкает артиллерия, русские позиции обрабатывают десятки самолетов. Оглушительный вой сирен и свист авиабомб сливаются в невыносимую какофонию. Тонны металла рушатся с неба – неужели там кто-то еще остался? Дидье пожимает плечами: «Почему бы и нет? В первую войну по неделе и больше сидели». Но в первую войну такой авиации не было.

Мне бы как рефлектирующей личности поставить себя на место людей, уже пятый кряду день смешиваемых с землей и камнями там, – но рефлексия моя отключилась сама собой. Ее нет, а я есть. Тут, живой и невредимый. Пока не начнется штурм. А он начнется. Быть может, завтра. Или даже сегодня.

Я читал описания артподготовок – и у запрещенного ныне Ремарка, и у правильного Карла Юнгера. Я сам кое-что видел в последний год. Но эта по масштабам превосходит всё мне известное. «Чтобы мы жили, русский должен умереть», – то и дело повторяет Греф. Ну да, конечно, я и забыл. Пусть их себе умирают.

«Боже, сколько это может продолжаться, – шепчет кто-то рядом, и мне лень оглянуться, чтобы увидеть кто. – Я не могу, не могу я больше». «Чем дольше, тем лучше для нас, – объясняет ему Дидье. – Надо, чтоб там никого не осталось».

Там никого не останется, думаю я, и мы пойдем как по луне, от кратера к кратеру, обходя разорванные останки стриженных под ноль людей, озираясь и переглядываясь. И это будет самый лучший вариант. Правда ведь, Цольнер?

Пекло во всех отношениях. Солнце жарит невыносимо. Слава Богу, есть вода, мы много пьем и почти не мочимся. Говорят чуть ли не о пятидесяти градусах по Цельсию. Охотно верю. Голова раскалывается, нечем дышать, кровь ударяет в виски, хочется забиться в нору и не показывать носа. Артиллеристы работают полуголыми, оставшись в брюках, а то и в одних трусах. Нам тяжелее – надо быть готовыми к броску. Хорошо хоть не нужно носить суконных мундиров – не то, что в прошлом году, когда начальство не позволяло и этого. Но теперь даже хлопчатобумажная куртка кажется слишком жаркой. Но все это вздор по сравнению с тем, что нас ожидает там.

«Опять шестиствольные загудели», – с довольным видом замечает Греф. Наносят удар реактивные минометы. Для большего впечатления ближе к вечеру. Кометы с дымным хвостом прорезают с протяжным воем сумерки. Кошачий концерт продолжается по пять, а то и более минут. Говорят, по силе эти мины существенно уступают реактивным снарядам русских, но они оказывают прекрасный психологический эффект – понятный всякому, кто побывал, как мы, под обстрелом «сталинских орга́нов» или, как русские, мог наблюдать их действие со стороны. Хорошо, что русские батареи молчат, до чего же всё-таки хорошо.

Саперы по ночам снимают наши и русские мины. Изредка вспыхивают перестрелки, но в целом идет всё по плану. Оглушенные за день «советы» слабо реагируют на происходящее прямо под носом. А вот и последняя новость, вполне официальная – идем сегодня, то есть завтра, ночью. В три ноль пять. Мы выдвигаемся в передовые окопы, во тьме гудят моторы и лязгают гусеницы. Вегнер объясняет задачу командирам взводов, те, в свою очередь, нам. Этого Вегнеру мало, и он обходит подразделение, словно бы стараясь заглянуть в глаза каждому. «Я верю в вас, ребята». И мы тебе верим, наш доблестный ротный. И каждый будет героем. Аой!

* * *

Ранцы и шинели сданы были главному фельдфебелю. Под огнем они ни к чему, там нужно быть прытким и легким. Винтовка, лопатка, штык-нож, гранаты, патронные сумки, противогаз, фляжка, перевязочные средства. В сумках, помимо неприкосновенного «железного рациона», дополнительный запас сухарей, двойная порция колбасы, шоколад – то, что можно будет съесть, даже если оно раскрошится или помнется. В сетки на касках вставлены пучки травы и веточки. Дидье выпустил штаны поверх сапог – чтобы при ползании в голенище не набивалась земля и камни. Я оставил по-уставному – чтобы можно было всунуть что-нибудь полезное, скажем гранату. Воистину, всё имеет свои плюсы и минусы. Греф проверил у каждого наличие на шнурке личных опознавательных знаков.

Я поглядел на часы. Фосфоресцирующие стрелки показали – осталось совсем немного, меньше сорока минут. Прошелся взглядом по траншее: Греф с «МП-40», Главачек с полученным недавно русским автоматом, Дидье, Гольденцвайг. Браун со своим пулеметом, его второй номер – новичок по фамилии Хюбнер. Каплинг и рядом с ним Штос с санитарной сумкой. Все, кому положено, были на месте. Теперь только ждать. Сигналом будут ракета и свисток. Саперы уже выползли к проволочным заграждениям. Аккуратно и без шума режут спирали Бруно. И так, должно быть, на всем протяжении фронта. Я провел ладонью по каске. Бог даст, проскочим.