Читать интересную книгу Дураки и умники - Светлана Шипунова

…Журналисты расходились под утро, разочарованные, уставшие, злые. Город на рассвете, да еще после вчерашнего дождя был чистый и свежий, как дитя. Шли пешком по Исторической молча, думая каждый о своем. Надо было добрести домой, принять душ (если уже включили горячую воду), поспать хотя бы пару часиков и ехать по редакциям, чтобы часам к двенадцати, не позже, отписаться и сдать в номер материал о событиях этой ночи.

В последующие дни случилось еще много других, более мелких событий, на которые журналисты реагировали уже без особого энтузиазма. Например, был отстранен от должности начальник областного управления внутренних дел генерал Курицын — за превышение полномочий в ходе выборной кампании, но областной прокурор, давший санкцию на обыски и задержание, в своем кресле усидел и даже возбудил уголовное дело на Зудина и его компанию. Фуллера, однако, пришлось отпустить, так как выяснилось, что он вообще является гражданином другого государства и формально ни в каком штабе не значится, так, случайно зашел. Он тут же исчез из города, искал защиты в Москве, но, как вскоре стало известно, его даже не приняли там ни в одном из высоких кабинетов, более того, в официальном интервью первому каналу телевидения представитель президентской администрации публично открестился от какой бы то ни было причастности федерального центра к скандалу в Благополученске. В интервью Би-би-си Фуллер пожаловался, что он провел в России не одну выборную кампанию, но такое с ним случилось впервые и что он никому не советует соваться в Благополученск.

— Нецивилизованный город, господа, и совершенно дикие нравы…

Единственным человеком, кто остался доволен таким исходом дела, был Паша Гаврилов. Еще натри месяца, вплоть до новых выборов, он оставался губернатором Благополучен-ской области и надеялся за это время полностью сменить свою оказавшуюся бездарной команду и теперь уж как следует подготовиться к схватке с Твердохлебом. Петр Иванович взял отпуск и уехал к отцу на пасеку. А Зудин в городе так больше и не появился, он упросил профессора Керцмана подольше подержать его в клинике, и, лежа в одной палате с пациентами, зачем-то прооперировавшимися на предмет изменения внешности, в какой-то момент и сам стал подумывать о том же, но потом, как следует рассмотрев себя в зеркале, остался в общем доволен и от мыслей таких оказался. «Ну что ж, — думал он теперь длинными больничными ночами, — проект не удался, но я не виноват, это все Фуллер, гад, сволочь… А как хорошо все начиналось!»

Глава 30

МОКРОЕ МЕСТО

В полночь вдруг поднялся ветер, и стало слышно, как шумит море. Стукнуло оставленное открытым окно на балконе, и Соня испугалась во сне, как всегда пугалась неожиданных и резких звуков. Надо было встать и закрыть это окно, иначе оно так и будет стучать до утра, но вставать не хотелось, встанешь — потом уже не уснешь. Но стукнуло с другой стороны, видно, порывом ветра распахнуло еще одно окно, в кабинете, и теперь через все пространство темного, спящего дома пронесся холодный, с запахом моря и цветущей магнолии сквозной поток воздуха, и сразу же в глубине этого пространства испуганно заплакал ребенок. Вскочила инстинктивно и только потом подумала: «Откуда ребенок?», но не удивилась, а пошла в темноте, выставив вперед руку и нащупывая предметы, туда, откуда слышался плач, но он отдалялся от нее, возникал то слева, то справа, но все время где-то впереди, она шла и шла, будто у комнат в этом доме не было ни стен, ни дверей, а было одно сплошное, продуваемое ветром, нескончаемое пространство.

Ребенок плакал жалобно и безнадежно, словно не надеясь, что кто-то придет и укроет его.

Вдруг она ощутила приятную прохладу под босыми ступнями и поняла, что идет уже по мокрому от ночной росы песку, и ветер надувает колоколом ее длинную, до щиколоток рубашку, но ей почему-то совсем не холодно, а даже хорошо. И плач ребенка остался где-то сзади, едва различимый, сливающийся с шумом ветра и уже не тревожащий так, как там, в доме. В темноте Соня не увидела, а услышала море, вдруг оно оказалось совсем рядом, у ног, шипело и остро пахло йодом. Осторожно тронула его ступней, и море отозвалось неожиданно теплой, не успевшей остыть за ночь водой. Тут она увидела, что стоит возле старого, выщербленного волнореза, далеко уходящего в море. На мгновение выглянула луна и осветила на самом краю бетонной плиты темную, неподвижную фигуру. Кто-то стоял лицом к морю, и ветер раздувал полы его плаща Бесстрашно ступила она на шершавую поверхность плиты и медленно пошла по ней, не отрывая глаз от темного силуэта. Соня шла и шла, но человек, застывший у края плиты, оставался все так же далеко от нее, будто бы с каждым ее шагом волнорез уходил все дальше и дальше в море.

Неожиданно сильный порыв ветра, налетевший с запада, поднял высокую волну, она с ревом ударила о мол и, разбившись на мириады брызг, отступила, снова ударила — и снова отступила. Мол покачнулся, как утлый плот, и Соня увидела, как между ней и тем человеком появилась и стала на глазах расширяться кривая, извилистая трещина, в которую хлынула холодная вода, мигом остудившая ее разгоряченные ступни. Ухнуло где-то вдалеке, и тут же, как по команде, из вставшей над морем тучи влупили тяжелые, хлесткие струи, волны под ними вмиг закипели, и скоро все видимое пространство моря было сплошным бурлящим котлом. В разбушевавшейся стихии Соня на какое-то время перестала что-либо видеть и различать и ждала, что вот-вот ее снесет в море, как щепку.

Но постепенно гроза иссякла, оставив после себя серое, тревожное небо и такое же серое, взбаламученное море, со дна которого поднялась и теперь плавала на поверхности, источая неприятные запахи, смесь ила и хлама, берег же покрылся целыми холмами мусора. Снова блеснула луна, и Соня увидела совсем близко, всего в нескольких шагах от себя невысокую фигуру человека, стоящего все так же неподвижно, будто вросшего в плиту. Тогда она остановилась на самом краю трещины, но не переступила через нее, а стала ждать, когда человек почует ее присутствие и повернется. Он повернулся, но только вполоборота, и Соня различила знакомый профиль с капризно выпяченной губой. Голый череп человека отблескивал в свете луны и только небольшая часть его, у самого лба, оставалась темной, будто в этом месте зияла неровными краями выбоина от пули. Некоторое время он вглядывался в мигавший на Западном мысу маяк, и вдруг сказал, не поворачивая головы:

— Кто вы?

Она так долго шла сюда, ей так много нужно было сказать этому человеку! Мысленно она столько раз рисовала картину своей встречи с ним и столько раз проговаривала про себя слова, которые скажет ему, но теперь все они казались ненужными и пустыми, и надо было сказать только что-то самое главное.

— Я ненавижу вас! — сказала Соня.

Он по-прежнему стоял вполоборота и только удивленно поднял бровь после этих слов. Ей показалось, что он не понял или не расслышал.

— Кто вы? — повторил он свой вопрос.

— Сама не знаю, кто я теперь! — сказала Соня с вызовом.

— Что вам от меня нужно? — спросил он нетерпеливо.

— Ничего. Хочу, чтобы вы знали, что я вас ненавижу.

— Это странно, — сказал он обиженным голосом. — Разве не я дал вам свободу? Вы все должны быть благодарны мне, особенно вы, журналисты.

«Откуда он знает?» — подумала Соня, но вслух сказала:

— Свобода оказалась обманчивой. Вам хоть известно, скольких людей она погубила? Мальчики кровавые еще не снятся? — Она будто желала одна расквитаться за всех, кто остался на берегу, раз уж именно ей выпало дойти до него и говорить с ним.

— За это вы ненавидите меня? — спросил он удивленно. — Разве это я убил их всех?

— Кто же еще?! — отвечала Соня, желая причинить ему боль. — Не будь вас, все они были бы сейчас живы. Ради своего тщеславия вы разрушили жизнь людей на этом берегу. Взгляните сами, что вы наделали тут.

Начинало светать, и стал хорошо виден берег, он сползал к морю грудами развалин и весь был усеян обломками чего-то, что уже нельзя было узнать; какие-то предметы и остатки чего-то знакомого, но неразличимого прямо на глазах стремительно смывало волной и уносило в море. На берегу видны были темные силуэты женщин, они бродили меж обломков и выкликали имена своих детей, но дети не отзывались, только тихий, жалобный плач доносился откуда-то, и женщины беспомощно оглядывались по сторонам и тревожно смотрели то в сторону гор, то в море. Мужчин же не было видно на этом берегу.

Вдруг новый, еще более сильный порыв ветра, налетевший на этот раз со стороны гор, стал раскачивать каменную плиту мола, словно хотел оторвать ее от берега, волнорез затрещал и окончательно разломился на две части. Ветер подхватил обломок и понес его вдоль берега с легкостью парусника.

Соня в последний раз взглянула на того, кто был на летящем каменном плоту, и крикнула, задохнувшись ветром: