Читать интересную книгу Дураки и умники - Светлана Шипунова

Славяновское кладбище, начавшее заполняться в конце шестидесятых и в старой своей части уже закрытое для захоронения (разрешалось лишь подхоранивать к родственникам, если позволяло место), расползлось теперь далеко по пустырю, так что к новым могилам приходилось долго идти пешком, по солнцепеку. На пустыре почему-то не разрешалось сажать у могил деревья, видимо, чтобы не занимать лишнего места. Зато в старой части кладбище было похоже на парк с высокими, раскидистыми каштанами, акациями и темными, источавшими особый кладбищенский запах туями. В Благополученске принято было ставить своим умершим родственникам большие памятники из гранита и мрамора, с обязательным портретом, высеченным прямо на камне, при этом особое значение придавалось сходству с покойным, чтобы, придя на могилку, каждый мог сказать: «Похож, похож, прямо, как живой…»; памятники огораживали узорными решетками, которые красили черной эмалью и отдельно — «серебрянкой» или «золотом» — всякие завитушки и шарики на них, а внутри оградки непременно сажали цветы — полуденный жар или анютины глазки и ставили скамеечку и столик, чтобы, придя проведать своих, всегда можно было посидеть, выпить и закусить.

Весной, в первое воскресенье после Пасхи, весь город, казалось, перемещался сюда, на Славяновское кладбище, приходили целыми семьями и компаниями, приносили с собой много еды и выпивки и сидели тут целый день, переходя от одной могилы к другой, у каждого было здесь похоронено не по одному близкому человеку — бабушки— дедушки, родители, а у кого-то, наоборот, безвременно умершие дети и у всех без исключения — родственники и друзья. И всех их полагалось как следует помянуть в такой день, как Проводы после Пасхи. В этот день городские власти пускали в сторону Славяновского дополнительный общественный транспорт, но его все равно не хватало, и люди ехали на легковых машинах — служебных, личных, а также в такси, но выходить надо было задолго до ворот кладбища и идти пешком, так как там уже все было забито, и дежурившая специально милиция заворачивала всех еще на подступах. Поминали своих в этот день как-то даже весело, без слез, оставляли на могилках крашеные яйца, куски пасхи, конфеты и даже рюмочки (какие не жалко бросить) с водкой. В такие дни обитавшие здесь во множестве кладбищенские нищие наедались и напивались досыта и уносили с собой полные сумки; считалось, что в такой день никого нельзя прогонять, а надо налить рюмочку и дать пирожок или яичко, или насыпать конфет в руку каждому, кто подойдет и остановится поодаль, кланяясь и крестясь.

Перепадало и живущим здесь в несчетном количестве дворнягам, которые также умели вести себя деликатно — садились вблизи оградки и молча ждали, схватив же на лету кусок чего-нибудь, хоть бы и просто хлеба, мгновенно и целиком проглатывали и снова тактично ждали, но если к облюбованной одним каким-нибудь псом компании поминающих приближался чужой (тот же нищий или другая собака), он принимался громко лаять и гнать непрошеного гостя, отрабатывая таким образом свой хлеб. Люди смеялись и хвалили: «Вот умная псина, видишь, охраняет!» и кидали еще — за службу. Наутро после проводов горожане делились друг с другом впечатлениями: «Были вчера на кладбище? И мы были, так хорошо посидели, всех своих проведали, прямо на душе легче стало!»

Мастодонта хоронили в закрытом гробу, так что смотрели только на фотографию, увеличенную Жорой Ивановым и стоявшую на табуретке у изголовья гроба, обитого, против правил, не красной, а какой-то серой материей, так как хоронили, считай, за казенный счет, да журналисты сбросились, кто сколько мог. Новая коммерческая фирма ритуальных услуг «Вечный покой», обосновавшаяся теперь на кладбище, брала за все огромные деньги, но зато и хоронила красиво и без всяких хлопот для родственников. Услугами этими пользовались в основном местные бандиты, когда у них убивали очередного «братана», богатые цыгане, выкупавшие место вперед на всю семью и укрывавшие свои памятники четырехскатной алюминиевой крышей с резными украшениями, зажиточные армяне, заказывавшие памятники из самого дорогого материала — черного габбро, а с недавних пор и новые русские, у которых особым шиком считалось теперь хоронить в элитных гробах («колодах») с фигурной, наполовину открывающейся крышкой. Всех остальных граждан хоронили скромно и бедно, а таких, у кого не оказывалось родственников, и вовсе без всякого ритуала — закапывали, и все.

Был на Славяновском кладбище свой ряд почета, где еще с советских времен полагалось хоронить всяких заслуженных людей — героев соцтруда, видных ученых, писателей и артистов, а также партийных и советских работников, если, конечно, они умирали, находясь еще при руководящей должности. Право лежать в почетном ряду доставалось и отдельно взятым журналистам, здесь были похоронены: бывший в 60-е годы редактором газеты «Советский Юг» Дмитрий Захарович Кравчук, собкор «Правды» по Благополученской области Иван Иванович Лузган и его друг, собственный корреспондент ТАСС Виталий Казимирович Колчевский — все они умерли своей смертью в преклонном возрасте, проработав каждый на своем посту лет по 20, но где-то тут же, надо было только поискать среди плотно примыкающих друг к другу могил, лежал и погибший в 1992 году в Приднестровье Саша Ремизов, 30 лет от роду, которому выделили место в порядке исключения (при жизни Саша ничем особым не прославился) — это был первый в Благополученске случай гибели журналиста в «горячей точке».

Городская мэрия, ведающая почетными захоронениями, куда обратились из Союза журналистов по поводу Мастодонта, мотивируя его большими заслугами перед областной печатью, в выделении заветного места отказала, объяснив, что как раз сейчас порядок посмертного определения заслуг перед Родиной пересматривается, и мэрия пока не может сказать, кто подпадает под новые требования, а кто нет, однако, если есть желание похоронить человека в элитном месте, то можно это сделать на коммерческой основе. «Спасибо, не надо», — сказал ответственный секретарь правления Коля Подорожный.

Хоронили Мастодонта на одном из новых, дальних участков, у черта на куличках, вблизи лесополосы, отделявшей кладбище от полей пригородного совхоза «Маяк». Гроб стоял на двух табуретках возле разверстой ямы, и все, кто пришел, столпились с трех сторон вокруг него и молча стояли, не зная, кому начинать говорить и надо ли вообще начинать или уж похоронить побыстрее молча.

Подъехал на своем джипе Борзыкин, вышел важно. Водитель (то ли сын, то ли племянник) вытащил из багажника венок — «Дорогому Олегу Михайловичу от коллектива независимой газеты «Свободный Юг». Получилось так, будто его ждали и потому не начинали, хотя никто не ждал, а просто не было организующего начала, подталкивали друг друга:

— Давай ты, ты ж в секретариате работал.

— При чем тут секретариат! Пусть кто-то из редакторов, вон Соня здесь…

Соня Нечаева оказалась на похоронах, можно сказать, случайно. Приближалась очередная годовщина смерти Юры, в этот день всегда собиралась на кладбище вся родня — Юрины мать, отец, брат с невесткой, Соня с Димочкой. Раньше обязательно приходили Сонины родители и сестры. Теперь — только сестры, несколько лет назад Сониного отца похоронили неподалеку от Юры, а в прошлом году рядом положили и маму. С мамой в последние годы были сложные отношения. Начитавшись еще в начале перестройки «Огонька» и «Столичных новостей», Сонина мама стала на все смотреть другими глазами и даже собственную жизнь, прожитую не так уж плохо, оценивать в каких-то мрачных, раньше ей совсем несвойственных тонах. Мама была теперь уверена, что лично ее всю жизнь обманывали и вот только на старости лет она сподобилась узнать «всю правду». Споры их с Соней кончались слезами, обидами, неразговариванием друг с другом по целым неделям. В других семьях старики защищали прежнюю жизнь, а дети — новую, а в Сониной семье все было почему-то наоборот. Правда, отец больше сочувствовал тому, что говорила Соня, но слушался во всем мать. Перед тем как идти на избирательный участок, звонил Соне и спрашивал: «Дочечка, ты за кого будешь голосовать?» Соня отвечала: «За такого-то». Отец вздыхал: «А мать говорит, надо за Ельцина». Теперь, когда мамы не стало (так и не дождалась, бедная, обещанного ей на старости лет светлого демократического будущего), Соня мучилась чувством вины: зачем она спорила с ней всерьез, зачем огорчала ее своим несогласием, пусть бы она думала, как хотела, лишь бы не расстраивалась и жила подольше.

Соня заранее, за пару дней приехала из своего Черномор-ска, остановилась, как всегда, у Юриных родителей, там и увидела некролог в газете: «Ушел из жизни один из старейших журналистов…». Охнула, стала звонить ребятам, узнавать, когда и где хоронят Мастодонта, приехала с цветами, гроб уже стоял на улице, в беседке, сидели за отсутствием родни соседи, а журналисты и несколько типографских топтались рядом. Увидев Соню, кто-то спросил удивленно: