рассказывала о театре – и не забыла упомянуть: вот, режиссер и актеры – это здорово, конечно, но у нас еще есть бухгалтера и юристы, которые делают работу нашего театра возможной. И тут же показали белозубого юриста театра, который рассказывал что-то про новую систему соцобеспечения для пожилых артистов.
В российском театре ничего подобного услышать нельзя. Есть те, кто на сцене, и те, кто всегда в тени. Но «в тени» ведь не значит, что ты выполняешь ненужную работу! Просто ты не стоишь в свете софитов и не делаешь селфи со звездами с бокалом «Мартини» в руках.
И как раз поэтому, – думала Наташа, глядя в потолок, – заступаются за тех, кто умеет в нужный момент посветить лицом в нужном месте, а потом показать что-нибудь эдакое и обозвать «перформансом». А вот им, таким работягам, как Маславская, только и остается чахнуть над кассой, как над златом. И ведь над чужим златом!
А она как жила на одной из московских окраин со смешным деревенским названием, так и живет, и на все работы ездила одним и тем же маршрутом: утром набиваешься в микроавтобус, потом метро, а вечером тот же маршрут обратно. Ну, оплатила дочерям учебу. Отцу наняла сиделку. На лечение себе денег хватало едва-едва. Но мучениками, конечно, будут Матвеев, Цитрин и прочие театралы. А вот она, Наташа Маславская, будет страдать, потому что на нее всем плевать.
Пыталась спать, но сон всё не шел. Тихо было как в барокамере, а отвлечься – нечем: Наташа пыталась выписать книг из библиотеки СИЗО, но ее просьбы оставались без ответа. Заснуть удалось только под вечер, правда, ночью Наташа опять проснулась: ей всё чудилось, будто в решетку по-паучьи лезут Лада и ее мертвые дети.
Утром к Наташе снова пришли правозащитники, но она не смогла встать с кровати. Полчаса примерно потратили на то, чтобы натянуть штаны, но в итоге Наташа всё равно упала на шконку и зарыдала. Хотела держаться бодрячком и не жаловаться, но тут из нее полилось само: и про то, что дочерей не дают увидеть, и про инсулин, и про отсутствие хоть какой-то коммуникации с адвокатом, и что следователи регулярно вывозят ее на допросы лишь затем, чтобы задать пару дежурных вопросов, и возвращают ее обратно в изолятор. Правозащитницы – одна девушка помоложе и женщина с короткой стрижкой и строгим взглядом прокурора – обещали помочь и прислать врача. Но Наташа уже знала, что без воли администрации правозащитники ничего сделать не смогут, а чтобы тюремное начальство зашевелилось, нужно было давление активистов и общественности…
В общем, никто Наташе не поможет.
– Наталья Г’риг’орьевна?
В камеру вошел следователь Сергеев. Наташа попыталась привстать, но перед глазами тут же поплыли круги.
– Что, опять будете меня допросами мучить? – устало вздохнула она.
Сергеев как будто удивился, большие его глаза словно еще больше округлились.
– Мучить? Зачем же мучить, мы ведь беспокоимся о вашем здоровье! – улыбнулся молодой человек. – Вы уж простите, что приходится вас тягать туда-сюда. Работа такая. Давайте я вам помогу.
Когда ее уже вели по коридору, Наташа увидела Диану: та говорила с надзирательницей и щелкала в воздухе пальцами, как бы подтверждая сделку (ну, или так показалось Наташе). Проходя мимо них, Наташа воскликнула:
– Диана! Почему? Почему?..
Но Диана отвернулась, будто и не знала ее.
За что?..
Ну, а потом – опять: слёзы – наручники – душный коридор-автозак. Сергеев то подбадривает, то помалкивает, сверяясь с какими-то записями в телефоне. Снова утомительные стояния в пробках, в этот раз как будто даже более долгие, затем, наконец, белый дом с двумя флигелями, которому Наташа рада почти так же, как старому приятелю, настолько ей трудно было дышать в автозаке. Снова тот же самый кабинет и унылый филин капитан Уланов.
– Вы всё то же? Хотите, чтобы я подписала показания? – сказала Наташа, когда заботливый Сергеев подвинул ей стакан воды.
Уланов не проявил к ней особого интереса. Писал что-то в тетради, словно ее в комнате вообще не было. Наташе стало вдруг очень зябко – словно позади нее на полную мощность включили кондиционер или широко распахнули дверь холодильника.
– Ну, Наталья Григорьевна, – крякнул наконец Уланов. – Выбор у вас небольшой: либо по полной программе, да еще с контрабандой наркотиков…
…Наташа смотрела на бумажку с показаниями. Она уже едва видела текст, да, в общем, и так знала, что́ там написано; всё, что она чувствовала, – это то, как сильно она устала.
– Мне нужны гарантии, – услышала Наташа собственный голос; он звучал неожиданно твердо.
– Мы слушаем.
– Во-первых, – Наташа говорила медленно, стараясь контролировать дыхание. – Моим дочерям гарантируется безопасность.
Старший пожал плечами: мол, само собой разумеется, как без этого.
– Второе, – пожевала губами Наташа, – второе: мне сократят срок наказания. И уберут абсурдное обвинение с наркотиками.
– Завтра мы с вами поедем к прокурору, – сказал Уланов. – И подадим ходатайство о рассмотрении вашего дела в особом порядке, то есть без изучения доказательств, но с сокращенным сроком. Потребуется какое-то время на соблюдение формальностей, но я не думаю, что тут у нас с вами возникнут проблемы. А с наркотиками, – он усмехнулся, – вероятно, произошла какая-то досадная ошибка. Мы так и думали, что вы к этому непричастны.
– И третье, – Наташа глубоко вздохнула. – Меня выпустят из изолятора и посадят под домашний арест. Вы не знаете, что такое жить с диабетом без инсулина, товарищ подполковник. Без адвоката и без возможности видеть… Это всё выглядит, как какая-то пытка, если честно.
В глазах Уланова заплясали недобрые огоньки.
– Ваше счастье, что в нашем ведомстве пытки не практикуют.
– Как же не практикуют, если в интернете пишут…
– На заборах тоже пишут, – процедил Уланов, в момент из филина превратившийся в ворона. – А я вам ответственно заявляю, что в моем ведомстве никаких пыток нет. И если хотите, чтобы наше соглашение осталось в силе, – он кивнул на листок с показаниями Маславской, – не рекомендую рассказывать на суде, что вас кто-то там пытал или заставлял что-то делать.
– Терпение у нас не безг’ранично, Наталья Г’риг’орьевна, – поддакнул Сергеев.
– Но я не сомневаюсь, – Уланов выпрямился и нацепил улыбку обратно, – что мы с вами нашли общий язык и будем придерживаться плана, ведь так?
Наташа угрюмо кивнула.
– А про домашний арест – ну, это уж суду решать! В конце концов, у нас в стране правосудие независимо, и тут я повлиять не могу.
– Пусть хотя бы свидания разрешат, – тихо проговорила Наташа.
– А, это пожалуйста, – Уланов махнул рукой. – Ну что, подпишете?
…Петровка стала как будто ближе за последний