— Я наелась. Я просто объелась и в воду снова точно не полезу, а то пойду сразу на дно, — засмеялась она, складывая остатки еды в корзинку и придвигаясь к Яну. — Мне нужна опора, — она облокотилась ему на грудь, довольно вздохнув. Он устроил её поудобнее и сам оперся спиной на ствол дерева.
— Точно не хочешь искупаться?
— Нет, я боюсь, — призналась она.
— Чего ты боишься? Ты же со мной.
— Я боюсь плавать в темноте. Мне кажется, что в воде кто-то есть, и этот кто-то обязательно меня укусит. И не смейся! — сразу предупредила она, но Ян всё равно засмеялся её обоснованию своим страхам.
— Даже если я тебя буду держать за ручку?
— Да, ты будешь меня держать за ручку, и ножки у меня будут в воде и меня кто-нибудь обязательно цапнет.
— О, да! Тебя обязательно кто-нибудь цапнет за ножку. Например, акула, — подтвердил он её опасения.
— Бр-р-р-р… — она передёрнула плечами и повернулась к нему лицом, — А что тут могут быть акулы?
— Ты же выросла здесь, должна знать, что акулы здесь не водятся. Я пошутил, пошутил, — успокаивающе произнёс он, но про себя Эва решила, что теперь точно в воду не полезет.
— Да, я выросла здесь, только я не на островах выросла, а в городе.
— Ты замёрзла? — он заметил, что она поёжилась, и натянул подол халата ей на ноги.
— Да, немного.
— Тогда давай вернёмся домой.
— Нет, — запротестовала она, — нет, давай ещё немного посидим. Тут так чудесно.
Эва расстелила плед, что дала ей Минни, и они устроились выше линии берега, на траве под деревьями.
— Мы запрятались так, что нас никакая акула не найдёт.
— Тут нас никто не найдёт. Это территория особняка и чужих здесь нет.
— Это хорошо, — сонно и мечтательно пробормотала она.
— Я сегодня понял одну вещь, — тихо сказал он.
— Какую?
— Что я не знаю кто твои родители. Как прошло твоё детство. Я даже не знаю, а может не помню, как зовут твоего отца. Как ты училась в школе и много чего ещё я не знаю…
— Зато я почти всё знаю, потому что Марта мне всё рассказала. Ну, или почти всё… — добавила она, чтобы не показаться слишком самонадеянной.
— Да, или почти всё… — согласился он. — Зато, я знаю, что ты любишь, что тебе нравится, и чего ты терпеть не можешь. Я знаю, какая ты злая и невозможная по утрам.
— Не такая уж я и злая, — тут же начала оправдываться Эва.
— Да, такая злая, что тебе плохо, и ты даже не завтракаешь.
— Не могу есть по утрам, — пожаловалась она и села так, чтобы видеть его лицо.
— И это я тоже знаю. А ещё я знаю каждую чёрточку твоего лица, знаю, как ты пахнешь, и в толпе могу узнать аромат твоих духов, — он поцеловал её в нос. — Я знаю, как поднять тебе настроение… — продолжил он.
— И как от него избавиться ты тоже знаешь, — не забыла упрекнуть его Эва.
— И это тоже, — с лёгкой улыбкой добавил он.
— Издеваешься.
— Нет, не издеваюсь… — тихо сказал он.
«Просто люблю…» — добавил про себя и поцеловал в губы легко и ласкающее, мягко и тепло.
— Давай я тебе помогу, — с воодушевлением начала Эва. — Я могу рассказать про себя.
— Рассказывай.
— Мой отец Роджер Лэнгли. Он известный в Джэксонвилле хирург. Он оперирует маленьких детишек и работает в клинике Св. Луки.
— Слышал я про эту клинику.
— Да. Мама тоже была врачом, но она умерла, когда мне только исполнилось 18.
— Тяжело тебе было?
— Да, — только ответила она, особо не желая развивать эту тему. — Хотя мы с мамой не были очень близки. Совсем не были. Она была довольно циничным человеком, не понимала моего увлечения рисованием в детстве, делала всё возможнее, чтобы я бросила это и пошла по её стопам, тем более отец тоже врач.
— А Роджер?
— А он наоборот очень поддерживал меня, хотя особого влияния не мог оказать, потому что они с мамой не были женаты и мы жили отдельно, время от времени встречаясь. Но если честно, отец мне ближе, говорят, я похожа на него. А может в виду нашей разлуки так кажется. Не знаю, — она пожала плечами.
— А как же у двух врачей получился такой ребёнок? — спросил Ян намекая на её творческие способности.
— Не знаю, — хихикнула она. — Как-то так вот получился… Я даже поспрашивала, среди родных больше не нашлось художников.
— Просто у тебя талант. Это твой дар.
— Да, — довольно согласилась Эва, — а вообще тщеславие это грех… гордыня тоже.
— Нет, не такой уж это и большой грех. Есть и похуже, — серьёзно сказал Ян.
— Какой же?
— Зависть.
— Зависть? — переспросила Эва. — Почему именно зависть?
— Потому что зависть это первопричина всех людских пороков. Ты упомянула грехи… Зависть источник всех грехов, — мрачно сказал он. — И то, что мы ласково называем соперничеством, можно назвать просто завистью. Я не копаю глубоко, я выражаю своё поверхностное мнение, это общие фразы и ты можешь сказать, что я не прав.
— А если глубоко?
— Ты, Эва, в своём круге творческих людей, никогда не сталкивалась с этим?
— Творческие люди… Ну, они вообще странные, где-то ранимые, но, пожалуй, да. Я могу сказать, что да. Сталкивалась.
— Вот видишь…
— Тяжело быть невостребованным, тяжело переносить падение. Тяжело видеть успех другого. Это разъедает изнутри, губит. И да, наверное, это может быть завистью. Всё зависит, как человек сам настроен, вернее на что. Под «человеком» в данном случае я имею ввиду художника.
— Тогда что, ты имеешь ввиду под «настроем»?
— Тут я немного неправильно выразилась. Скорее это «мотивация». Не могу тебе объяснить в трёх словах. Сейчас соберусь с мыслями, — она задумалась на время. В сумерках всё казалось таинственным и очень значимым. Она неосознанно водила пальцами по шероховатой ткани его джинсов.
— Тогда расскажи про свою мотивацию, — улыбнулся он, глядя в её сосредоточенное лицо.
— Ну, вот смотри… Я пишу, только то, что мне нравится. Я пишу не из-за денег, потому что они у меня всегда есть. Отец обеспечивает меня, и будет делать это всю жизнь, видимо, так компенсируя своё отсутствие. Я пишу только ради удовольствия, ориентируясь на собственные чувства и вдохновение. Когда же пишешь ради денег, ты вынужден поддаваться веяниям, реагировать на них, они влияют на тебя, и ты вынужден подстраиваться. И далеко не всегда придётся делать то, что нравится тебе. Ты пытаешься достигнуть чего-то, а не получается. А получается у другого… Вот тут будет зависть, мысли, почему и что ты делаешь не так. А у меня этого нет. Мне просто всё равно. Я сама по себе. Мне нравится работать у Нила, потому что в том маленьком кругу я испытываю только положительные эмоции, но как только кто-то нарушит мою гармонию, я уйду. А он молодец, Нил, мы всё там разные и не можем соперничать друг с другом. У каждого своё направление, в котором он профессионал, поэтому у нас нет явного и больного соперничества, хотя достигнуть этого было трудно. Кроме того, у нас и так хватает проблем, потому что каждый творческий человек, считает себя особенным, и, как правило, имеет невыносимый характер. Но, конечно, не всё так солнечно, но с этим можно жить, а главное с этим можно работать.