Читать интересную книгу Искусство и жизнь - Уильям Моррис

Вот пример столь распространенного в нашем искусстве консервативного педантизма. Древнегреческий храм с колоннадой некогда был сооружением, имевшим вполне определенное назначение, — колоннада была священной оградой, окружавшей святыню. Людям тех времен такие храмы были нужны, и, неся на себе печать людских склонностей, сооружения в климатических условиях Греции, естественно, принимали форму греческого храма. Но нужны ли нам сейчас такие сооружения? Если да, то я хотел бы знать, для чего. И если мы притворяемся, будто они нам нужны, и навязываем современному городу здания в виде греческих храмов, то тем самым получается нелепость и уродство, в чем легко, в частности, убедиться, если окинуть взором заливы Эдинбурга. На наших островах нужны дома с крышей и стенами, в которых прорублены окна, а греческий храм не может заменить такие дома.

Удовлетворит ли наши потребности здание в римском стиле? — Да, но лишь при условии, что мы будем стыдиться стен, кровли и окон наших домов и делать вид, будто их вовсе и нет, но это опять-таки всего лишь сумасбродная претензия имитировать греческий храм.

Удовлетворит ли наши потребности здание в неоклассическом стиле? — Приблизительно на тех же условиях, что и здание в римском стиле. Мы должны будем делать вид, будто у нас нет ни крыши, ни стен, ни окон, что у нас вообще нет ничего, кроме имитации римской пародии на греческий храм.

В готическом здании есть стены, которых оно не стыдится, и в этих стенах вы можете прорубить окна, где вам заблагорассудится. Если угодно, вы можете украсить их и показать тем самым, что вам за них не стыдно. Необходимые вам окна станут украшением вашего дома, и вам не нужно будет, вопреки всем доводам разума, сидеть в вашем собственном доме в кромешной тьме, как это было бы, если бы вы жили в доме псевдоримского стиля. Наши окна — отныне уже не уступка человеческой слабости, не уродливая необходимость (как, говоря по совести, обычно бывает), а гордость домостроительного искусства. Теперь поговорим о крыше в этом псевдостиле. Если по недомыслию строится здание греческого стиля, то вы вынуждены делать вид, будто живете в стране с жарким климатом, где нет надобности ни в чем, кроме навеса, будто на наших островах никогда не льет дождь и не выпадает снег. Между тем в готическом здании кровля как снаружи, так и изнутри (особенно изнутри) — венец красоты, средоточие возможностей готического стиля.

Присмотритесь к фасадам наших зданий, которые никто не может рассматривать просто как свою личную собственность, если только не строит своего дома в глухом лесу. Изначальный стиль, от которого пошла наша неоклассическая архитектура, предполагал отделку мрамором в сухой и солнечной стране, где под влиянием климата мрамор приобретал золотые тона. Но нравятся ли вам здания в неоклассическом стиле, фасад которых изменяется от непогоды на протяжении сотен моросящих английских зим и весен в период с октября до июня? А с другой стороны, кого из нас не тронет выветренный фасад готического здания, если только ему удалось избежать прикосновения рук реставраторов? Разве не ясно, что такое здание — шедевр самой природы, проявление того прекрасного настроя природы, при котором желания людей и их руки становятся ее созидательными орудиями?

Время не позволяет мне коснуться многих различий между архитектурой, которая остается мертвой подделкой некогда живого искусства, и архитектурой, которая после многих столетий непрерывного развития все еще не утратила, на мой взгляд, способности к новым поискам, хотя ее жизнь и была сокращена необоснованным возвратом к стилю, давным-давно утратившему все необходимое для жизни и развития. Наверно, современный мир в конце концов убедится, что эклектизм нынешнего искусства совершенно бесплоден, что оно нуждается в новом стиле и что этот будущий архитектурный стиль, повторяю еще раз, может стать конструктивным элементом столь же широкого и глубокого обновления, как и то, что свело в могилу феодализм. И если мир придет к такому выводу, то архитектурный стиль снова должен будет стать историческим в подлинном смысле этого слова. Он не обойдется без традиции. Он не сможет предпринять что-либо радикально расходящееся с бывшим прежде. И все же независимо от формы, которую он примет, дух его будет соответствовать потребностям и стремлениям его собственного времени, а не желанию воскресить давно умершие потребности и стремления. И, таким образом, этот стиль станет напоминанием об историческом прошлом и подготовкой к историческому будущему. Что же касается формы, то я убежден, что она, равно как и его дух, могут быть только готическими. Органический стиль не возникает из эклектического, но может быть рожден только органическим. Поэтому наша архитектура должна в будущем стать по своему стилю готической.

Но что делать нам в промежутке, пока то время еще не наступило, если и сейчас мир нуждается в архитектуре? — В промежутке? — Но, в конце концов, существует ли этот промежуток? Разве мы теперь не требуем готической архитектуры и не взываем во всеуслышание о новом Возрождении? Мне представляется, что это именно так. Это верно, что мир теперь более безобразен, чем пятьдесят лет назад. Но тогда это безобразие представлялось людям чем-то желательным, они смотрели на него снисходительно, как на несомненное проявление успехов цивилизации. Но ныне мы уже более не снисходительны. Мы ворчим, — пусть слабо и в одиночку. Мы ощущаем утрату. И если только мы действительно люди, если только мы не беспомощны, то немедленно предпримем попытки восполнить эту потерю. Искусство может умереть, пока мы страдаем от его отсутствия. И хотя, вероятно, мы, исполненные благого намерения восполнить потерю, не раз окажемся на ложном пути, снова возвращаясь к исходному месту, все же в конце концов мы непременно найдем правильный путь и убедимся, что, вопреки всем потерям и риску, положили конец рабской и безотрадной работе. И в тот желанный день готическая архитектура будет с нами рядом и мы поймем, чем она была и чем остается.

Монополия, или ограбление труда

Представьте себе хотя бы в общих чертах нынешнее положение трудящихся классов; не отвлекайтесь на размышления, могли ли они или не могли достигнуть большего за последние пять столетий или последние пять десятилетий, но посмотрите, каково их положение сравнительно с другими классами нашего общества. При этом мне хотелось бы воздержаться от какого-либо преувеличения привилегированности высших и средних классов, с одной стороны, и невыгоды положения трудящихся классов — с другой. Да и нет никакой необходимости в преувеличении; даже если принять все возможные допущения, контраст остается достаточно разительным. В конечном счете нет надобности идти дальше простого утверждения, которое легко выразить несколькими словами: рабочие унижены сравнительно с неработающими.

Когда мы вспоминаем такое, например, утверждение, согласно которому труд есть источник богатства, или, иначе говоря, — человек должен трудиться для того, чтобы жить, — и это для людей закон природы, — то легко увидеть, сколь ужасающ сам факт, что уровень жизни работающих ниже уровня неработающих. Но как бы поразителен этот факт ни был, возможно, он взволнует воображение некоторых из нас, во всяком случае, людей состоятельных, если я кратко остановлюсь на некоторых чертах этого позорного явления и окажу прямо, что оно означает.

Начнем с самого начала. В сравнении с неработающими рабочие хуже едят и хуже одеваются. Это верно относительно всего класса, но значительная его часть настолько плохо питается, что не только вынуждена поддерживать свое существование куда более грубой и куда более скверной пищей по сравнению с людьми, ничего не производящими, но им даже этой пищи не хватает, чтобы должным образом поддерживать свою жизненную энергию, и вследствие полуголодного существования они подвержены болезням и ранней смерти. Но зачем говорить «полуголодное существование»? Давайте скажем напрямик, что большинство рабочих умирает с голоду. Что касается их одежды, то они одеты так плохо, что зловонная грязь их одеяний неотъемлема от их жизни и оказывает рабочим услугу по части защиты их от непогоды согласно древней пословице «грязь да кожа — все платье бедняка».

Кроме того, жилища рабочих — и это касается даже наиболее состоятельного их слоя — намного хуже питания и одежды. Лучшие из их домов или комнат не годятся для того, чтобы в них жили человеческие существа, так они переполнены. Они и не годились бы, даже если бы их двери выходили в сады или перед ними открывались виды на приятную сельскую местность или красивые скверы; но когда думаешь о жутком убожестве и тесноте улиц и проулков, где расположены эти лачуги, то почти непроизвольно пытаешься притупить свое представление о пригодности и приличиях — настолько жалки эти улицы. Что касается жилищ беднейшей части наших городских рабочих, то я, признаться, знаю о них только понаслышке и не дерзаю столкнуться с ними лицом к лицу, хотя, кажется, мое воображение, рисуя их, может достаточно далеко меня завести. Когда я проходил через бедные городские кварталы, меня всегда поражало одно — шум и сумятица, которые не дают сосредоточиться мысли и которые составляют такой контраст с достойным спокойствием кварталов, где живут те, кто может позволить себе такое благословенное существование.