В качестве командующего флотом я в мирные дни осуществлял только общее руководство нашими военно-морскими судами, имея полномочия в некоторых случаях удовлетворять прошения о помиловании. Но у меня не было возможности – да я и не хотел этого – вмешиваться в процесс отправления правосудия самими судами. Я лишь просил постоянно держать меня в курсе происшествий, связанных с нанесением оскорблений, – эти преступления могут иметь наибольшее воздействие на мораль и дисциплину личного состава. Добивался я этого посредством запросов и контактов с командирами самых высоких рангов и их офицерами-юристами. В особенности меня беспокоили случаи неуставного поведения командиров по отношению к своим подчиненным. В этих случаях я всегда просил обязательно довести дело до логического завершения, невзирая на личность такого командира или его звание. Когда же оказывалось, что обвинения в ходе расследования подтверждаются, я отказывался проявлять снисхождение к такому командиру.
Я всегда мог рассчитывать на исчерпывающий профессиональный совет отдела военно-морского права, возглавляемого главным советником юстиции флота (а позднее главным судьей флота) Рудольфи – выдающимся юристом с врожденным чувством справедливости. Когда в 1937 году был образован отдел призывного личного состава и дисциплины, то координация работы всех подразделений, занимавшихся юридическими и дисциплинарными вопросами, стала очень четкой. Два первых начальника этого отдела, Шнивинд и Варжеча, ставшие позднее адмиралами, заложили традиции сотрудничества и чести, которых не смогло поколебать даже суровое военное время.
Новые флотские суды осуществляли свои функции, не ощущая внешнего политического давления вплоть до 1938 года, когда, после дела Бломберга – Фрича[52] и организации нового Верховного командования вооруженных сил, такое давление стало проявляться. Различные функционеры нацистской партии и ее организации начали выражать недовольство чересчур строгими дисциплинарными стандартами, предъявляемыми к старым членам партии, или слишком мягким отношением к офицерам и личному составу флота, не симпатизирующим нацистам либо прямо им оппонирующим. В результате многочисленных трений на этой почве начальник Верховного командования вооруженных сил по моему предложению достиг соглашения с заместителем фюрера о том, что любая жалоба от партийных организаций должна направляться командующему соответствующим родом войск через самого заместителя фюрера. Это стало преградой на пути попыток любых партийных чиновников повлиять на действия военных судов и общепринятой процедурой в подобных случаях, хотя и добавило работы всегда и так заваленными делами сотрудникам отдела призывного личного состава и дисциплины и отдела военно-морского права.
Но после 1938 года фюрер принял решение лично решать вопросы о производстве в высшие чины сотрудников юридических служб министерства обороны. Верховное командование вооруженных сил было вынуждено дать ему свое согласие, но нам вплоть до конца войны удавалось отбивать все попытки нацистской партии на контроль над производством офицеров. Удавалось это не просто, поскольку центральный аппарат нацистской партии и ее периферийные организации постоянно старались захватить главенствующие позиции в сфере военного судопроизводства. Разбирательство дел шло долго и нудно, но ни в одном из них не удалось найти подтверждения обвинениям, выдвинутым теми или иными партийными функционерами.
Однако после начала войны попытки вмешательства нацистов в процессы отправления правосудия стали возникать даже на самых высоких партийных уровнях. Так, например, летом 1942 года военно-морской суд освободил нескольких норвежцев, вернувшихся в свой родной порт после безуспешной попытки покинуть страну на буксирном суденышке. Но еще до опубликования решения суда верховный протектор оккупированной Норвегии Тербовен вмешался в то, что, по его мнению, было «политическим» делом. Он лично позвонил Гитлеру, в результате чего решение суда было отменено. Вдобавок ко всему Гитлер потребовал от Верховного командования флота назвать ему имена трех судей военно-морского суда для их наказания. Это по моему указанию так и не было сделано, поскольку судьи только выполняли свой долг, – и Гитлер так никогда больше и не упомянул об этом случае.
В другом случае 1942 года военно-морской суд оправдал флотского капеллана, единственным обвинителем которого выступал другой капеллан, при отсутствии надежных свидетелей. В ходе разбирательства выяснилось, что этот второй капеллан был осведомителем гестапо, тайной политической полиции. Я считал, что обстоятельства дела требуют не только решения об освобождении первого капеллана, но и отставки со службы обвинившего его капеллана. Мартин Борман, один из высших руководителей нацистской партии, резко возражал против этого и даже направил категорическое требование, предписывающее восстановить на службе гестаповского осведомителя и наказать председателя суда. Подобные неслыханные требования игнорировались и тогда, и в дальнейшем.
Естественно, что моя ответственность за действия военно-морских судов значительно возросла с началом военных действий, поскольку апелляционные суды прекратили свое функционирование, а вынесенные приговоры утверждались или отменялись командующими либо высшими должностными лицами. Опыт и беспристрастность этих офицеров высших рангов сравнительно с профессиональными юристами их штабов никогда не подвергались сомнению.
Однако принятие решений по всем важнейшим случаям серьезных дисциплинарных нарушений на флоте и гражданских преступлений, в которые были вовлечены офицеры или матросы, я оставил за собой. Кроме этого, я требовал от подчиненных мне флотских руководителей, чтобы они представляли мне все факты, которые могли установить вину подследственного или подтвердить его невиновность. Также, хотя инструкции этого и не требовали, я отправлял все бумаги по тому или иному случаю через заинтересованные отделы Верховного командования флота, требуя от каждого из них заключения или совета по существу дела с тем, чтобы быть в состоянии вынести максимально справедливое решение. Окончательное решение с его обоснованием также проходило в виде «решения военно-полевого суда» по всем командам флота.
В порядке компенсации за многие, с трудом принятые карающие решения мне в ходе войны были предоставлены также и широкие полномочия по смягчению приговоров и помилованию, которыми я пользовался всякий раз, когда это не грозило ослаблению дисциплины и морали, смягчая «правосудие милосердием». Удовлетворение приносило также осознание факта, что на всем протяжении войны система правосудия военно-морского флота, работая в тяжелейших условиях и зачастую без возможности проконсультироваться с тем или иным специалистом, ни на йоту не уступала по своей эффективности даже фронтовым подразделениям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});