Читать интересную книгу Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает - Яков Кедми

До того как я начал непосредственно работать с Ицхаком Рабином, я не был хорошо знаком с ним как с человеком. Я слышал о нем, видел его, пару раз мы пересекались с ним, как, например, в случае с самолетом с Кавказа, захваченным бандитами. Мы тогда перекинулись несколькими словами, и не более того. У меня сложилось мнение, в основном на базе публикаций периода борьбы между Рабином и Шимоном Пересом за руководство Рабочей партией, что он человек сухой, холодный и черствый. Я был удивлен, обнаружив в нем человека очень чувствительного и внимательного к людям, теплого и стеснительного. Рабин был человеком серьезным, глубоким и думающим, постоянно терзающимся сомнениями в правильности принимаемых им решений. Это не мешало его способности принимать решения, а, наоборот, лишь побуждало всесторонне и глубоко взвешивать проблемы еще и еще раз, выслушивая другие мнения и рассматривая проблему со всех сторон. Не хочу сказать, что Рабин был застрахован от принятия ошибочных или неверных решений, от этого никто не застрахован. Но, решая проблему, Рабин рассматривал ее исключительно с точки зрения дела, прилагая к этому все свои усилия и стараясь, насколько возможно, не поддаваться влияниям посторонних интересов. Познакомившись поближе с Ицхаком Рабином, с тем теплом и вниманием, с которыми он относился к людям, я здорово обозлился на Шимона Переса. Ведь это приближенные Переса, накануне соперничества между ними за руководство Партией труда, постоянно распространяли слухи о Рабине как о человеке черством и презрительно относящемся к людям. Перес, как обычно, пытался отмежеваться от публикаций, утверждая, что не имеет о них представления. Почему-то Перес никогда ничего не знает, ни того, что делается для него и от его имени, и неприглядные, и подловатые вещи. Или в его честь, как, например, помпезные празднования его дня рождения. У меня и тогда не было сомнений, что за клеветой на Рабина стоит Перес, и это меня здорово злило.

Отношение Рабина к проблеме выезда евреев в Израиль было для меня очень приятной неожиданностью. Оказалось, что его отношение к этому вопросу было трогательным и теплым. Наши рабочие встречи продолжались около часа, иногда и больше и происходили примерно раз в месяц, если не было чего-то срочного с его или моей стороны, что требовало немедленного обсуждения. Как правило, мы были только вдвоем, только в редких случаях при обсуждении какого-либо специфического вопроса присутствовал военный секретарь Рабина. «Натив» находился под полной ответственностью главы правительства, и ни один министр, ни даже генеральный директор канцелярии премьер-министра не осмеливались вмешиваться в наши отношения или пытаться встать между главой правительства и главой «Натива». Во время встречи мы обычно проходились по двадцати – тридцати пунктам, которые я посчитал нужным представить, кроме тех проблем, которые поднимал Ицхак Рабин. Речь идет о донесениях, отчетах, предложениях и разрешениях. В общем, текущие дела, в основном связанные с работой «Натива». Время от времени обсуждались другие проблемы, которые прямо или косвенно влияли на «Натив», или деятельность «Натива» влияла на них. Постоянным было предоставление оценки ситуации в России и в соседних государствах. Было заметно, что Рабин очень серьезно относится к нашим оценкам, ценит их и прислушивается к ним. Он обладал способностью все быстро схватывать и хорошо понимал то, что я ему докладывал. Кроме того, он запоминал подробности предыдущих обсуждений. Мне не раз приходилось слышать от него: «Во время нашей встречи два месяца назад ты утверждал то-то и то-то. Как это соотносится с тем, что ты говоришь сейчас? Нет ли тут противоречия? Объясни, пожалуйста». Если мне удавалось убедить Рабина, что он должен что-то сделать для деятельности «Натива», он всегда был готов выполнить все без промедления.

Иногда требовалось вмешательство высшего государственного руководства, чтобы предотвратить межгосударственные проблемы, возникающие в процессе работы среди еврейского населения на постсоветском пространстве или для содействия этой работе. Именно такой необходимостью был вызван первый визит министра иностранных дел Израиля на Украину. Еврейское Агентство начало функционировать в Советском Союзе в 1991 году, не только не согласовав свою деятельность с нами и ни с одной из государственных структур Израиля, но и не упорядочив свой официальный статус с властями государств бывшего СССР. Работники Агентства пользовались приглашениями частных лиц, тех или иных организаций или получали разрешения местных властей, с которыми было проще «договориться», чем с государственными властями. Такой «порядок работы» часто приводил к недоразумениям и конфликтам. На Украине возник серьезный конфликт с Еврейским Агентством, что поставило под угрозу всю его деятельность на Украине. Реакция властей и Службы безопасности Украины была очень резкой. Министр иностранных дел Шимон Перес созвал срочное совещание, посвященное конфликту Агентства с украинскими властями. На этом совещании я предложил, чтобы Перес срочно вылетел с визитом на Украину для разрешения противоречий. Я всегда был сторонником прямых переговоров между Израилем и другими государствами по всем вопросам, связанным с еврейским населением этих стран. Никто, кроме меня, будь то руководители МИДа или Еврейского Агентства, не предлагали подобного решения. Все говорили о необходимости обращения к американским еврейским организациям, чтобы те обратились к украинским властям. Но Перес тут же на месте принял мое предложение, и, как результат, состоялся первый визит министра иностранных дел Израиля на Украину. В процессе визита проблема Еврейского Агентства на Украине была улажена. Правда, официальный статус не был достигнут, но, по крайней мере, прекратилось давление на Агентство со стороны властей и Службы безопасности. Украинские власти согласились не мешать работе Еврейского Агентства на Украине, пока этот вопрос не будет упорядочен.

Проблема официального статуса Еврейского Агентства была основной причиной затягивания подписания Соглашения между Министерствами образования Украины и Израиля. Еврейское Агентство требовало, чтобы оно было упомянуто в соглашении, а украинская сторона резко возражала, утверждая, что соглашение подписывается между государствами и сторонами являются только государственные учреждения, а Еврейское Агентство не является государственной организацией. Руководители Еврейского Агентства не соглашались, наш МИД пошел у них на поводу, и подписание соглашения было отложено на неопределенный срок. Украинские представители говорили нам прямо: «Еврейское Агентство – ваша проблема. Мы подписываем соглашение с государством Израиль. Мы видим в государстве Израиль сторону в соглашении, ответственную за его исполнение. Нам непонятно, зачем и для чего нужно в соглашении упоминать Еврейское Агентство».

Важнейшей вехой в становлении отношений между Израилем и Россией стал визит Шимона Переса в Россию, первый визит министра иностранных дел Израиля. Нас разместили в гостинице «Метрополь». Мы приехали поздно вечером, и я предложил Шимону Пересу прогуляться по ночной Красной площади, что является впечатляющим зрелищем. Ближе к полуночи вся делегация, сопровождаемая местной охраной, направилась на Красную площадь, которая находилась на расстоянии несколько сот метров от гостиницы. Вид был действительно величественный и взволновал всех, особенно Шимона Переса, для которого это был первый визит в Москву. Подходя к Мавзолею, мы вдруг заметили Ури Геллера, приближающегося к нам. Он, конечно, сразу же узнал Переса, а мы, в свою очередь, узнали Геллера. «Скажи мне, – обратился Перес к нему, – правду говорят, что ты способен выполнять все эти странные трюки?» Ури Геллер улыбнулся и попросил, чтобы ему дали какой-либо ключ. Он положил его на ладонь, ключ вдруг начал нагреваться, а потом согнулся. Несколькими минутами раньше, до прихода Ури Геллера, Перес обратил внимание на бюсты за Мавзолеем. Он спросил, что это. Я объяснил ему, что там похоронены многие известные первые лица Советского Союза и среди них Сталин. Перес спросил меня, можно ли пройти туда. Я ответил, что ночью, как правило, нельзя, но я попытаюсь выяснить, что можно сделать. Я обратился к одному из работников российской охраны и спросил, как можно пройти к стене за Мавзолеем. Как я и ожидал, он ответил, что выяснит, но это будет стоить денег. Он связался с дежурным по кремлевской охране, и они договорились о сумме в пятьдесят долларов. Ури Геллер появился как раз в тот момент, когда мы собрались отправиться к могилам. И тут Шимон Перес повернулся к Ури Геллеру и сказал шутливо: «Ты с нами не идешь. Мы идем к могиле Сталина, а ты своими трюками еще, чего доброго, подымешь его из могилы. Ты остаешься здесь».

Мне кажется, никто не остался равнодушным, проходя мимо могил у Кремлевской стены, особенно мимо могилы Сталина. Я вспомнил, как в последний раз я стоял на этом месте. Я много раз бывал в Мавзолее, и в обязательном порядке со школой, и один, из любопытства. Видел тело Ленина одного, потом Сталина рядом с ним, а потом опять одного. За день, до того как я покинул Советский Союз, я пошел на Красную площадь, и мама пошла со мной, потому что не хотела отпускать меня одного. Когда я подошел к могиле Сталина, мама, вероятно, что-то почувствовала. Она схватила меня за руку и взмолилась: «Ты ничего не делаешь. Ты не плюешь на могилу. Ты не топчешь ее и ничего на нее не бросаешь. Я умоляю тебя. Ты покидаешь их навсегда». Я сдержался. Несколько минут я стоял в эйфории, глядя на лицо Сталина в камне и ощущая себя победителем. И вот теперь я стою с министром иностранных дел Израиля у могилы Сталина, не для того чтобы, упаси бог, почтить его память, а просто чтобы отметить наше присутствие здесь, в Москве, когда Советский Союз, Сталин и его режим уже перестали существовать.